Книга Военный инженер Ермака. Книга 5, страница 111 – Михаил Воронцов

Кутугай остановился у входа в свой шатер — самый большой и богатый в стойбище. Белый войлок был украшен узорами из красной и синей ткани.

Старый мурза обернулся, окидывая взглядом лагерь. На мгновение Маметкулу показалось, что их глаза встретились через сотни шагов разделявшего их расстояния. Лицо Кутугая было изборождено глубокими морщинами, словно высохшее русло реки. Под густыми седыми бровями прятались маленькие колючие глаза, в которых читалась не только настороженность, но и какая-то обреченная решимость человека, знающего, что смерть рано или поздно найдет его. Или это только видимость?

Один из телохранителей первым нырнул в шатер, проверяя безопасность внутри. Через несколько мгновений он высунул голову и кивнул. Только после этого Кутугай переступил порог, но даже в этот момент двое нукеров встали по обе стороны от входа, преграждая путь возможной стреле или метательному ножу.

Маметкул наблюдал, как охранники расположились вокруг шатра. Четверо остались у входа, остальные разбрелись по периметру, заняв позиции так, чтобы контролировать все подходы. Их руки лежали на рукоятях сабель, а взгляды метались между соседними юртами, кострами и снующими людьми.

Ветер разносил запахи лагеря — дым костров, конский навоз, кислый аромат кумыса и мяса, жарящегося на вертелах. Эти запахи были запахами его детства, его народа, его по праву рождения власти. Власти, которую украл Кутугай, воспользовавшись смертью Кучума и разбродом среди наследников.

Маметкул перевел взгляд на других людей в лагере. Большинство старались держаться подальше от шатра мурзы, обходили его стороной, опасаясь попасть под горячую руку нервничающих телохранителей. Но Маметкул замечал и другое — быстрые переглядывания, перешептывания за юртами, сдержанные жесты. Народ чувствовал слабость Кутугая, чувствовал, что его власть пошатнулась.

— Жив, собака, — с ненавистью произнес Маметкул. — Но ничего, это ненадолго.

* * *

…Я не мог отвести взгляда от нашего первенца — бронзовой пушки, что наконец-то остыла после отливки. Много времени ушло на подготовку, на добычу нужного количества меди и олова, на строительство печи и изготовление формы. И вот она лежала передо мной — чуть больше двух метров в длину, с толстыми стенками у казённой части и постепенно сужающаяся к дулу.

Я провёл ладонью по холодному металлу, ощущая гладкость поверхности. Бронза получилась отменная. Цвет вышел золотисто-коричневый, благородный такой, не то что почерневшее железо нашего старого фальконета.

— Давайте взвешивать! — позвал я помощников.

Мы подвели под ствол толстые жерди и с помощью блоков подняли пушку на весы, что смастерили из коромысла и гирь, отлитых по моим чертежам. Стрелка качнулась и замерла.

— Двадцать пудов с небольшим, — объявил казак, старательно считая гири на противоположной чаше.

Я кивнул с удовлетворением. Чуть больше трёхсот двадцати килограммов — самое то для полевого орудия. Не слишком тяжёлая, чтобы её могли перевозить четыре человека, но и не лёгкая настолько, чтобы бить лишь накоротке.

Достав из кармана деревянную линейку с нанесёнными мною делениями, я приступил к самому важному — замеру калибра. Засунув линейку в дуло, я старательно измерил диаметр канала ствола в нескольких местах.

— Семьдесят два миллиметра ровно, — с удовлетворением констатировал я. — По всей длине одинаково, как и задумывали.