Книга Разрушение кокона, страница 81 – Тан Ци

И княжна поспешила его нагнать.

Ей было неведомо, устроил ли Лянь Суна такой ответ, потому что он больше ничего не сказал. А когда она пошла с ним рядом, то вдруг заметила у него в руке красный лотос, который он сорвал в пещере. Чэн Юй с удивлением обнаружила, что, хотя цветок и был отделен от корней, из его бутона вдруг выступили капли воды, как будто цветок горестно плакал в тихой ночи.

Без всякой причины ей вдруг тоже стало грустно.

На следующий день Чжу Цзинь запер Чэн Юй, заявив, что с ее стороны было просто безобразно спать не дома, а среди ив и цветочков крайне невысокой нравственности.

Чэн Юй всю дорогу от горы Малая Яотай до Пинъаня проспала в повозке Лянь Суна. Когда они приехали, третий принц не смог ее добудиться и в итоге оставил в доме Драгоценных камений на попечение Хуа Фэйу.

Левой рукой девушка-дух подхватила Чэн Юй, а взмахом правой отослала служанку в пагоду Десяти цветов с сообщением, мол, она давно не виделась с повелительницей цветов, очень по ней соскучилась и поэтому упросила подругу остаться на всю ночь, дабы скоротать ее за душевными разговорами.

Хуа Фэйу искренне верила, что за более чем четыре года жизни среди людей она прекрасно приспособилась ко всем их обычаям и правилам приличий. По ее скромному мнению, с порученным ей делом она разобралась самым надлежащим образом. Оттого, когда она услышала, что по возвращении домой Чэн Юй запер Чжу Цзинь, цветочек не знала, что думать, и, тут же бросив сына главы императорского секретариата, пришедшего зазвать ее на лодочную прогулку по озеру, поспешила к пагоде Десяти цветов.

А узнав там, что Чэн Юй заперта в зале Человеколюбия и покоя, развернулась и бросилась к владениям Ли Мучжоу.

На сей раз к собственному заключению молодой господин Юй отнесся довольно безразлично. И в то же время серьезно.

В данный момент в бамбуковом домике на заднем дворе зала Человеколюбия и покоя молодой господин Юй разложил перед собой книги и переписывал уставным «как-курица-лапным» стилем «Канона записей»^[67]. Очевидно, Чэн Юй снова занималась переписыванием книг за деньги.

Присев в сторонке, Хуа Фэйу вовсю ругала Чжу Цзиня:

– …если ему так не по нраву, что ты, повелительница, вчера у меня ночевала, мог бы и прислать за тобой кого! Зачем терпел всю ночь, а потом заявил, что ты, видите ли, спишь среди цветов и ночуешь в ивах^[68], развратница ты эдакая?! О каких таких цветах и ивах речь? Он будто не знает, что ты девушка! Как бы именно, по его мнению, ты со мной развратничала? Да будь он тебе, повелительница, родным братом, он все равно перегибал бы с воспитанием. Тем более он тебе и вовсе не брат! Просто возмутительно!

Раньше Чэн Юй давно бы вторила Хуа Фэйу, но в этот раз она долго то открывала, то закрывала рот, пока наконец не сказала:

– Не ругай так Чжу Цзиня. Чжу Цзинь… Он, конечно, и правда любит меня запирать, но… – девушка помолчала, собираясь с духом, – мне кажется, он всего лишь ищет возможность чаще видеться с Сяо-Ли.

Хуа Фэйу так и разинула рот.

Чэн Юй уклончиво пояснила:

– Раньше я все не понимала, почему Чжу Цзинь так часто запирал меня в зале Человеколюбия и покоя?

– Разве не потому, что у него самого не так много свободного времени, чтобы присматривать за тобой, а Мучжоу все время крутится в зале и может о тебе позаботиться?