Книга Хризолит и Бирюза, страница 74 – Мария Озера

Граф сжал мою руку. И тут же отпустил.

Как будто держал не кожу и кость, а мою душу.

Как будто на миг прикоснулся к тому, что я всегда прятала — и ушёл.

Но отпечаток остался. Глубже плоти.

Я прикусила нижнюю губу, и вкус собственного беспокойства стал металлическим. Внутри всё бушевало, как город на грани революции. Сердце било тревогу, кровь гремела в висках. Воздух казался густым, словно из него вычерпали кислород. Я больше не была зрителем спектакля — я была этим спектаклем.

А он — режиссёром и зрителем в одном лице.

Он не смотрел на меня. Но я знала — он видел. Чувствовал. Читал меня, как давно начатую книгу, страницы которой пахнут страхом, страстью и запретным. Каждое прикосновение раскрывалось, как глава. Каждый жест — абзац. Я старалась сосредоточиться на дыхании, но даже собственный вдох был подчинён его ритму.

Балкон наполнился напряжением. Оно было физическим, как предгрозовое электричество. Оно собиралось на кончиках пальцев, в ключицах, в животе. В каждой точке, где он не прикасался.

И вдруг — шум. Далёкий, как будто со сцены. Скрип. Дребезг. Вздохи.

Мгновение — и внизу, в зале, что-то рвануло.

Волна страха, как тень, прокатилась от сцены к люстрам.

Выстрел.

Мир перестал существовать.

И я не поняла — где я, кто я, и почему всё вверх дном.

Мои уши звенели, как хрусталь на ветру.

Моё кресло исчезло из-под меня. А сверху появилась тяжесть. Вес.

Живой.

Нивар.

Его тело накрыло меня, как броня. Как щит.

Я была под ним — в прямом, страшном смысле. Его рука закрыла мою голову, вторая вжалась в пол рядом с моими волосами, сердце его билось как барабан над моей грудью. Я не могла дышать — не от страха, от близости. От того, что он был первым, кто отреагировал. Инстинкт. Бешеный, животный, благородный.

Я пыталась что-то сказать, но губы мои не слушались. Они дрожали.

И в этой дрожи была вся я.

Император, восседавший в резном кресле, изготовленном для него мастером Шато — из красного дерева, инкрустированного золотом и перламутром, — качнулся назад, как сломанная статуя. Звук выстрела отозвался в зале тяжёлым эхом, будто кто-то ударил по медному гонгу судьбы.

Пуля, пущенная из ложи или балкона — никто бы потом не мог сказать точно, откуда, — вошла в теменную кость Гарольда. Лоб слегка дёрнулся, взгляд остекленел, будто и не поняв, что произошло. На долю секунды всё замерло. Даже тени на стенах застыли в изумлённой тишине.

И наступила беззвучная пауза, столь жуткая, что казалось: сам театр, его колонны и лепнина, перестали дышать.

Кровь выступила медленно — густая, тёплая, как вылитое багряное вино. Она впиталась в снежно-белую ткань императорской мантии с гербовой вышивкой, в шнуры и бархат, будто подчёркивая: под всем величием трона — всего лишь хрупкое человеческое тело.

Скулёж, всхлипы, шорох платьев, как шелест бурного моря. Придворные, жёны, офицеры — многие бросились к выходам, другие остались, прикрывая лица платками, словно стараясь не видеть того, что уже навеки врезалось в память.

А символ державной власти, ещё секунду назад живой и блестящий, теперь стал недвижим. Упавшая корона каталась по полу, словно детская игрушка, отстранённая от маленьких рук.

Гарольд судорожно потянулся к нагрудному карману сюртука — дрожащими пальцами нащупал что-то внутри. Бумага? Амулет? Чеканная монета? Он сжал это в ладони и замер.