Книга Нелюбимая жена-попаданка для герцога, страница 28 – Ульяна Соболева

— Райнар, а ты когда-нибудь думал, что, может, он существовал веками только потому, что никто не пытался его изменить?!

Он пытается меня остановить.

Я его бесила.

Но я ему нравилась. Я это видела. Чувствовала всем своим существом.

Райнар наклонился ближе.

— Ты ломаешь правила.

— Я их улучшаю.

— Ты не знаешь, во что ввязываешься.

— Но уже ввязалась.

— И ты считаешь, что победишь?

Я медленно улыбнулась.

—А ты?

Райнар пристально смотрел в мои глаза, словно пытался решить, стоит ли ему прямо сейчас взять меня хорошенько встряхнуть.

Или поцеловать.

Но вместо этого он развернулся и ушёл.

А я смотрела ему вслед и понимала, что эта битва только началась.

— Я все еще хочу знать на что мы собираемся жить?

Я ехала в деревню исключительно ради зерна. Ну и ещё немного — ради приличия Герцогиня же. Хоть и с ведром. А зерно — это теперь святое. После того как выяснилось, что казна пуста, счета полны паутины, а документы на финансы семьи хранятся, видимо, в недрах мёртвого архива, который никто не открывал со времён деда текущего герцога. Ах да — самого герцога при этом на месте нет. Он снова "уехал по земельным вопросам", не удосужившись даже оставить записку, не говоря, уж о том, чтобы поцеловать в щёку или там сказать: "Вайнерис, не переворачивай всё вверх дном, пожалуйста". Что ж, поздно, милый. Вверх дном уже перевёрнуто.

С дезинфекцией и частичным ремонтом.

Колёса кареты скрипели подозрительно — я чувствовала, как проседает правое —как мои нервы, каждый раз, когда кто-то произносит слово "традиция" в ответ на "а почему у вас тут нет бухгалтерии?". Я мысленно прикидывала, сколько муки ещё смогу обещать крестьянам в счёт будущего урожая, чтобы не угробить замок окончательно, когда карета вдруг дёрнулась, остановилась неподалеку от церквушки, и я услышала голос. Точнее, крик.

— Горячка, милорд! Он бредит уже сутки! Кашель, как будто лёгкие выворачивает!

Да он уже не дышит почти! — кто-то выкрикивал это, срывая голос, кому-то явно важному, но точно не мне.

Я вышла. Спокойно. Без истерики. Потому что, когда врач в панике — всё, можно сразу в могилку. Передо мной метался староста — пожилой, с лицом красным, как свёкла, и глазами в панике. Перед ним — местный священник, с молитвенником, крестом и лицом обречённым.

— Мы молились. Молились всю ночь, — прошептал батюшка, — но дьявол не исходит. Значит должен оставить это бренное тело вместе с душой несчастного, но святого мученика.

Дьявол... не... исходит. Отлично. А если бы исходил, вы бы ему хворост принесли?

Знахари стояли в сторонке. Мрачно. Один держал пучок чего-то, что на 99% было полынью, а на 1% — дохлой ящерицей. Они мне точно так угробят ребенка.

— Где ребёнок? — отрезала я. Голосом, которым вела приём в понедельник, когда у тебя двадцать семь человек с соплями и один с настоящей проблемой.

Староста сглотнул.

— Мм. миледи, вы хотите.

— Отведите меня к нему, — повторила я, не повышая голоса.

Он кивнул резко и побежал. Я за ним. За мной — мой тёмный плащ, Василиус (как всегда, на свободном сопровождении), два слуги и встревоженная Агнесса, которая уже знала: если я иду с таким лицом — лучше не спрашивать.

Дом был бедный. Крыша перекошена, дверь скрипела, внутри пахло жаром, потом сыростью и отчаянием. Ребёнок лежал на соломенной подстилке, раскалённый, как печка, глаза закатились, губы пересохли, грудная клетка поднималась с трудом. На вид лет шесть-семь.