Книга Хрущевка княжны Соколовской 2, страница 42 – Полина Змееяд

Сообразив, что наговорила много личного, Марина замолчала. Я обняла ее за плечи, стараясь показать, что она может мне доверять и что я не осуждаю ход ее мыслей.

– Каждому свое. К тому же, тебе не стоит себя недооценивать. Если хочешь большего, чем любительские концерты, давай подумаем, что можно сделать. Но сегодня я хотела попросить тебя о другом: надо выяснить, известно ли Павлу что-нибудь об этом полумифическом дворянском «круге». Но выяснить осторожно, как бы между делом.

Марта ненадолго задумалась, но решительно кивнула.

– Могу попытаться. Вряд ли он сможет назвать имена, но откуда-то же его семья должна знать, что она у круга в немилости, – произнесла она, озвучивая мои собственные мысли.

После того, как уложила сестер спать – с некоторых пор я желала им спокойной ночи и гасила в комнате свет, перед этим обняв обеих – уселась за письменный стол. За ночь предстояло написать еще одну заметку. Я долго билась над формулировками, чтобы они не звучали слишком скандально: ничего не утверждала, лишь перечисляла ситуации и задавала вопросы, оставляя ответы на суд читателей.

Должны ли живые люди идти впридачу к ценным бумагам? Продается ли чужая свободная воля за контрольный пакет акций завода или просто за то, чтобы не умереть с голоду и не лишиться крыши над головой? И если не продается, то стоит ли нищая свобода без гроша того, чтобы за нее цепляться? Обо всем об этом моим читателям предстояло подумать.

Сама я понятия не имела, как на них отвечать, и считала их чисто риторическими, однако прекрасно понимала, что эта заметка еще сильнее усугубит мой трагичный образ жертвы жестоких обстоятельств. Чего я собственно и добивалась.

Утро пятницы оказалось настолько промозглым, что я впервые за несколько дней пропустила пробежку. Кутаясь в пуховый платок, зашла на кафедру, как всегда мечтая только о чашке горячего кофе и тридцати минутах тишины, но взгляд первым делом зацепился не за чайник, а за букет. Нежно-розовые пионы в изящной белой вазе украшали угол моего стола. И судя по тому, с каким тонким вкусом собран букет, он точно не от Яринского.

Никакой записки, пролившей бы свет на личность дарителя букета, в цветах я не обнаружила. И на протяжении дня мне поступали письма только от престарелого «жениха». Он предложил несколько вариантов ателье, в которых по моим меркам успеют к завтрашнему вечеру подогнать платье. Я выбрала одно, название которого показалось не слишком вычурным, и с тяжелым сердцем отправила согласие присутствовать на вечере.

Понимала, что рискую репутацией и своей, и сестер, но если я где-нибудь и смогу выведать информацию, которая миновала страницы официальных документов, то только в самом сердце этого серпентария.

Яринский не спрашивал, понравился ли мне букет, что только убедило меня: цветы прислал не он. Но кто?

Ответ нашел меня ближе к вечеру, когда, как обычно, я уже не работала в ожидании конца дня, а Тарковский прятался на кафедре от настойчивых студентов и пытался отдохнуть между дневными и вечерними парами.

– Вам понравился букет? – спросил князь как бы между прочим, когда мы говорили о погоде и об унынии пейзажа за окном. – Надеюсь, он внес в вашу жизнь немного красок.

Я конечно подозревала, что цветы мог оставить он, но признание так ошеломило, что сбило с мысли на несколько мгновений.