Книга Смертная, страница 117 – Мария Сакрытина

У позолоченныхдверей, где со створок на меня скалятся ягуары – во дворце всегда готовы комнаты, чтобы принять богиню, если она того пожелает, – мне салютуют евнухи-стражники. Я жду, что они распахнут мне двери, но рабы отчего‐то мешкают. Мои собственные стражи замирают у меня за спиной, мгновения текут, как песок сквозь пальцы. Я недоуменно оглядываюсь, невольно поглаживая рукоять спрятанного за поясом кинжала.

Наконец слева раздается:

– Простите, повелитель, но великая госпожа сейчас отдыхает и не может вас принять.

Я поворачиваюсь на голос: юный безбородый евнух в простой одежде горожанина даже не собирается вставать на колени. Он смотрит словно вскользь, но меня удивляет не это, а его хриплый голос. У евнухов, особенно молодых, он всегда звучный и приятный.

Потом я встречаюсь взглядом со стражей у дверей – те немедленно падают ниц.

– Уберите отсюда этого безумца. – Обычно царю не приходится говорить, чтобы подобное было исполнено, но сегодня слуги отчего‐то медлят. Они не двигаются и сейчас, а евнух усмехается.

– Вы ополоумели? – забывшись, повышаю голос я. – Хотите поскорее отправиться в царство Эрешкигаль? Выполняйте!

Усмешка евнуха становится шире. Ударить его было бы недостойно, но гнев требует выхода, и я бросаю:

– А тебя, ничтожный глупец, я пришлю в подарок послу Черного Солнца. Уверен, ты про него слышал.

В гареме, конечно, знают о Туте и его боге-покровителе. Но и сейчас улыбка с губ евнуха не пропадает, когда он говорит:

– Отец, вы уж определитесь, к кому в пыточную желаете меня отправить: царю Черного Солнца или всего лишь его послу?

Хорошо, что он не видит, потому что мгновение я точно не могу прийти в себя. Рука поднимается сама собой – ударить.

Бить собственность богини нельзя. Преступно даже волос на его голове тронуть! Но моя растерянность немедленно превращается в ярость.

– Юнан?

– О да, отец. Хотел бы я сказать, что рад вас видеть, но вы же знаете – это невозможно.

Лииса

Небо прогневалось на меня – оно не щадит моего драгоценного царевича. Небо одарило его безумием!

– Пожалуйста, замолчи! – умоляю я, повиснув у Юнана на плечах.

Конечно, он меня не слышит.

– Щас цапну! – визжит отъевшийся, раздобревший на благодати госпожи Шамирам, а оттого еще более мерзкий Гнус. Он скачет вокруг царя, как пес, которому хозяин вот-вот кинет кость. Злой, оскаленный пес. – Ца-а-апну!

Откуда‐то сверху слышится издевательский смех царского защитника. Этот дух предпочитает оставаться невидимым – мы с Гнусом имели сомнительное удовольствие лицезреть его лишь однажды, когда подросшего Юнана поймали в гареме у любимой царской наложницы. Та кричала, что царевич насильно ею овладел, хотя сама выманила его из укрытия ласковыми посулами и сладостями.

Саргон тогда в гневе чуть не убил сына, а его защитник так же смеялся – огромный, похожий на змею с капюшоном. Я думала, он сожрет Гнуса, но нет, только поиграл, обслюнявил и бросил. Мне кажется, он безумен, как порой и царь.

Саргон смотрит сейчас на сына со снисходительным презрением, то есть чуть ласковее, чем обычно. Меня удивляет такая перемена, но Юнан вряд ли ее замечает.

– Безумный щенок. – Царь переводит взгляд на закрытые двери и опускает руку. – Ты не должен и на шаг отходить от великой богини, если она не пожелает иного. Почему ты здесь?