Книга Маша и Гром, страница 127 – Виктория Богачева

И как о мужчине, который пообещал мне помочь. Который сказал мне: «Не бойся. Говорить буду я». И онправда взял общение с адвокатом целиком на себя. А еще сказал, что сам займется и решит мою проблему, и именно для этого я ему все рассказала.

Мне никогда в жизни никто таких вещей не говорил.

Ну вот. А еще обвиняла маму в сентиментальности. Я поспешно смахнула слезу со щеки и шмыгнула носом. Очень длинный день, я просто устала. Вот и расчувствовалась. Нужно отдохнуть, а к утру все пройдет.

И я перестану думать о Громове как о Кирилле. Как о человеке. Как о мужчине.

Совершенно точно перестану.

***

Утром на следующий день радостный Гордей сообщил мне, что у него сегодня был день рождения. Целых восемь лет! Он ураганом ворвался рано утром на кухню: мы втроем — мама, я и кухарка Оксана Федоровна как раз пили в тишине чай.

— Я с шести утра уже не сплю! — сообщил нам довольный жизнью Гордей, шлепая босыми ногами по холодному кафельному полу.

Времени было как раз без десяти семь.

Для меня его день рождения стал, разумеется, полным сюрпризом, а вот мама и Оксана Федоровна оказались более подготовленными. Они расцеловали именника и пообещали вечером подарки.

— А торт? — у Гордея глаза горели как два прожектора пожарной машины. — Торт со свечками же будет, да?

— Торт? Какой торт? — притворно удивилась Оксана Фёдоровна и развела руками. — Ни про какой торт я не слышала.

— Я Наполеон хочу! — Гордей уже приготовился обижаться. — Большущий! И свечки! — и высказав свои пожелания, он умчался с кухни.

А у меня из головы все не шел вчерашний рассказ мамы. И я чувствовала, как сегодня смотрела на пацана уже совсем другими глазами — поскольку знала теперь его полную историю.

Вчера я забыла спросить у Громова, во сколько адвокат поедет к ментам знакомиться с материалами моего уголовного дела. Моего! Это звучало просто кошмарно.

Естественно, мне не терпелось узнать подробности ознакомления, поэтому я прошла через коридор в гостиную, намереваясь поймать Громова, когда он спустится вниз, и уточнить у него приблизительное время, после которого уже можно будет звонить Эдуарду Денисовичу.

Но вместо разговора с Громовым я застала скандал. Вернее сказать, истерику Гордея, которая началась еще на втором этаже, поэтому первую часть я пропустила. Но очень хорошо услышала вторую часть, потому что пацан ругался с отцом, пока они спускались по лестнице.

— Пап, ты обещал! Ты обещал мне! — срывающимся голосом укорял отца Гордей. Он не плакал, но совершенно точно был близок и к отчаянию, и к слезам. — Ты сказал, что в мой день рождения мы поедем гулять в Москву, и ты не будешь работать, и вообще будешь только со мной! Ты обещал!

— Гордей, обстоятельства изменились... — Громов пытался говорить с сыном пока еще спокойным голосом, но в нем уже угадывались очевидные нотки недовольства и раздражения.

— Ты мне соврал! — Гордей остановился в самом низу лестницы и задрал голову, чтобы посмотреть на отца. — Ты мне обещал! Ты мне дал слово! Получается, ты трепло! Ненавижу тебя! — и он толкнул Громова в живот изо всех сил, которые у него только были, стиснул кулачки, развернулся и убежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Громов проводил его взглядом, но ничего не сказал. Только сжал точно также кулаки, вздохнул, сгорбившись на мгновение, а потом повернулся и, наконец, увидел меня, вжавшуюся в стену на противоположном конце комнаты.