Книга Последняя из рода. Скованные судьбой., страница 193 – Виктория Богачева

Остался лишь пепел да обгоревшие балки.

Незаметно для них всех подкрался рассвет. Мамору преодолел три яруса крепостных стен и очутился во внутреннем кольце — на территории роскошного сада, в глубине которого и был разбит огромный дворец.

И опустившиесяна землю серые сумерки словно развеяли огонь, потому что пламя, наконец, погасло, и все вокруг погрязло в густом, горьком дыму. Он нещадно резал глаза, слезы текли по щекам, смешиваясь с грязью и кровью, оставляли за собой светлые длинные полосы на покрытом пеплом лице. Из-за дыма ничего нельзя было увидеть и на шаг вперед, и порой Мамору спотыкался обо что-то. Он старался не думать, обо что именно.

Смолкли и крики, и треск древесины, и звон мечей. Странное безмолвие царило вокруг. И когда ему навстречу из серой, плотной завесы шагнул женский силуэт, Мамору даже не удивился.

Он знал, что найдет ее. Просто знал, и, если бы кто-то спросил, он не смог бы объяснить. Но сердце вело его всю эту страшную ночь, заставляя прорубать себе дорогу и стискивать зубы, пережидая боль, страх, разъедающую глаза и легкие горечь.

Талила брела, пошатываясь. На ощупь, словно слепая. Растрепанные черные волосы окутывали ее плащом, спускались по спине и груди. Она набросила на себя какую-то накидку с чужого плеча, под которой угадывалась некогда белоснежная ночная рубашка из шелка. Теперь же по цвету она напоминала пепел; подол был оборван в нескольких местах, испачкан, и кусок волочился за Талилой по земле. На ее запястьях не осталось и следы от кандалов; лишь старые светлые шрамы опутывали их как напоминание о прошлом.

Мамору хотел броситься жене навстречу, но ноги не шли. Он прирос к тому месту, на котором стоял, и мог только смотреть на нее. Впервые он перевел дыхание, впервые позволил себе остановиться дольше, чем на несколько секунд. Из безвольно повисшей руки выскользнула катана, и стук заставил Талилу вскинуть голову, которую до того она держала опущенной.

И она увидела мужа.

И не сразу узнала. Сперва она мазнула по Мамору равнодушным взглядом, как по незнакомцу — одному из многих самураев, что повстречались ей на пути. Затем вернулась к нему, присмотрелась повнимательнее, и глаза дрогнули, когда пришло осознание. Талила вскрикнула — тихо, тонко, потому что на большее уже не хватало сил. И побежала.

В грудь мужа она врезалась, впечаталась щекой и обняла его так крепко, как не обнимала никогда. Руки Мамору взметнулись прижать ее, погладить по макушке, стиснуть плечи.

— Ты жив, ты жив, — шептала она, словно это было величайшим чудом.

Это. А не она сама.

Мамору скользил ладонями по ее лицу. Хмурясь, замечал ссадины и царапины — такая малость по сравнению с тем, что творилось вокруг, но ему не было дела. Каждый синяк его жены стоил дюжины сожжённых дворцов.

Только вот сжег их совсем не он...

Талила смеялась и плакала, зажмурившись. Она улыбалась, нежась в его руках, не замечая ни пепла, ни дыма, ни запаха гари. Ничего не замечая. И Мамору обнимал его, и сердце болело, потому что еще никогда жена не казалась ему настолько хрупкой. Он видел на ней следы, оставленные пребыванием во дворце, пребыванием рядом с Императором, и жалел, что не может убить его сам. Он многое отдал бы за то, чтобы воскресить его. И убить еще раз.

— Мамору, — позвала Талила, когда первые эмоции стихли, и к ней вернулась способность связно говорить.