Книга Последняя из рода. Скованные судьбой., страница 38 – Виктория Богачева

— Почему здесь никого нет? Слуг, стражников? Раньше они были...

— Это часть наказания, — он равнодушно пожал плечами. — Ты же слышала приказ Императора. Лечить меня позволено лишь тебе. Как и приближаться.

— Но... но это же…

Она хотела сказать: безумие. А потом поняла, что были вещи куда важнее этого.

— Они знали, что ты будешь один, — Талила бросила быстрый взгляд на трех мертвецов.

Она и не догадывалась раньше, насколько сильно все прогнило в императорском дворце. Шпионы и предатели наводнили ближайшее окружение Императора, а он срывал злость и пытал собственного брата. Человека, который не мог пойти против него. Даже если бы и хотел.

Но хотел ли?..

— Почему ты убил моего отца? На самом деле? — спрашивать о таком было больно.

Губы жгло огнем, и Талила чувствовала себя так, словно говорила о чем-то кощунственном. Как будто для нее имела значение причина!

Ведь это было неправильно и невозможно. Мамору убил, и этого должно быть для нее достаточно! Чтобы желать отомстить, чтобы желать смерти мужа.

Это было для нее достаточно.

Еще несколько дней назад.

— Принеси воды, — вместо ответа Мамору протянул ей опустевший кувшин. — Я расскажу.

— Я тебе не рабыня! — ненамеренно ощерилась Талила. — Сходи сам.

Она клацнула зубами, но было уже поздно. Муж смерил ее долгим, очень долгим взглядом. Она кожей почувствовала его презрение и едва заметно покраснела, и разозлилась на себя еще и за этого.

Так ничего не сказав, Мамору развернулсяи зашагал прочь, а Талила словно приросла ногами к татами и могли лишь смотреть ему в спину. На безобразную печать-клеймо, которая заставляла горло сжиматься от тошноты и отвращения. Мужчина хромал. Шел медленно, перекосившись в плечах, потому что не мог держать спину ровно.

Так омерзительно она не чувствовала себя еще никогда прежде. Что с ней творилось — она не понимала. Казалось, во дворце Императора был отравлен даже воздух, иначе откуда в ней вылезло все это?.. Вся эта липкая дрянь, от которой на душе становилось тяжело и противно, словно она вляпалась в грязь?..

«Он убил твоего отца!» — мысль потонула в бесконечной веренице других, и вот уже Талила заспешила вслед Мамору. Она забрала из его рук кувшин, всеми силами избегая на него смотреть.

— Я принесу, — выдохнула она, и язык обожгло горечью.

Он промолчал, и она была ему благодарна.

Управлял ли ею лишь стыд, или желание узнать правду, или к ним добавилось сострадание к мужу, который выглядел так, словно одной ногой уже ступил в погребальный костер, она не знала. И не собиралась выяснять, потому что, единожды ступив на эту тропинку, уже не сможет с нее свернуть. И потому Талила молча вышла в соседнюю комнату, где в бочонке стояла свежая, чистая вода, зачерпнула ее кувшином и вернулась. Она стискивала зубы и приказывала себе не думать. И не рассуждать.

Мамору, ссутулившись, стоял снаружи, на деревянной веранде, нависая грудью над поручнями, в которые впивался ладонями. Талила сбилась с шага и вздрогнула. Увиденное сдавило ей грудь. Ни раны, ни пытки, ни следы ударов — ничего из этого ее так не тронуло прежде, как сгорбленная спина мужа теперь.

Наверное потому, что она сама слишком хорошо знала, каково это — когда не было мочи терпеть.

Талила решительно мотнула головой и быстро прошла вперед. Она не должна, не должна испытывать сострадание. Или жалость.