Книга Малахитовое сердце, страница 45 – Лизавета Мягчило

Нет, не так. При виде Агидели он не думал о том, какое белье у нее под платьем или насколько громкая она в постели. В голове не выставлялись привычные баллы за губы, тонкую талию и подтянутые ягодицы. Там просто становилось удивительно тихо. Настолько мирно, что собственные бесы падали ниц, жали хвосты к брюху и волоклись за нею следом на полусогнутых. Потому что ведьма разжигала в нем смесь из азарта, раздражения, возмущения и чего-то незнакомого, спрятанного глубоко за ребрами. Этот ядовитый коктейль щекотал, не давал покоя. Это было что-то ужасающе новое и ненормальное. Что-то, чему Славик не мог дать оценки. Агидель не будила в нем похоть, из глубины деревенская ведьма поднимала к свету что-то более весомое. Страшное.

– Положил… – прозвучало уверенно, и Елизаров сам себе удивился. Не отсмеялся, что все дело в рыжем цвете волос или размере груди. Просто свыкся с данностью. Наверное, так приходит взросление, превращающее подростковую дурковатость в зрелую сознательность мужчины. – Да не в этом там дело было, он ее оскорбил.

– Оскорбил? – Бестужев поднял выразительные светлые брови и шмыгнул внутрь, чтобы сложить их вещи. Голос четко доносился через тонкую стену брезента, но плотная ткань не позволяла увидеть его силуэт. Слава нервно побарабанил пальцами по подлокотникам, вспоминать утро совершенно не хотелось. – Никогда не замечал за тобой порывов к геройству. Ты скорее по ту сторону крепостной стены, из-за которой вылетают мерзкие эпитеты и красочные сравнения. Значит, правда влип.

– По самую свою тупорылую маковку. – Тяжело вздыхая, Славик поехал вперед по листьям чертополоха. – Посмотрю, где можно наковырять больше бревен на дрова.

В своих высказываниях Елизаров редко щадил чужие чувства. Потому что жалость никому и никогда не приносила пользы. Думается куда лучше, когда ты хочешь доказать другим, как сильно они заблуждались. Если дух силен, человек поднимается не благодаря, а вопреки. Злость – один из лучших мотиваторов. По крайней мере, сам Славик считал именно так. Говорил всегда правду и жалость презирал.

Дрова он собрал за четверть часа – обломки бывших столов и стульев, обвалившиеся, трухлявыебалки потолков, покосившиеся доски заборов. Совсем скоро у палатки выросла приличная куча, которой должно было хватить на ночь и следующие сутки. С зубным скрежетом дожидаясь, пока повернутый на порядке Бестужев сложит его добычу в аккуратную гору, Вячеслав барабанил мрачную мелодию по подлокотникам.

Шахту они нашли совсем быстро. Минут десять бодрым шагом, и перед ними встал резко уходящий вверх склон горы. Грубая каменная порода, на которой не могло уцепиться ни одно растение. Широкий свод ведущего внутрь тоннеля поддерживали огромные деревянные балки, над входом висела крупная проржавевшая табличка. Изъеденные коростой ржавчины буквы едва читались, Саша прочистил горло:

– Она. Медна копь, 1910 год. Что делать будем?

Логичный вопрос, Елизаров нервно хохотнул, заползая широкой ладонью в карман шорт. Палец укололо, и он схватил свое сокровище, вытягивая под солнечные лучи. Золотая брошь была самым ценным, что у него осталось. Не потому, что сплав качественный, а древняя работа ювелира, искусная. Живое напоминание, трепетный отзвук прошлого, в которое хотелось возвращаться. Саша непонимающе вскинул брови, а Славик прикрепил ее к ткани шорт, лениво отмахнулся и подъехал к самому входу в шахту.