Книга Малахитовое сердце, страница 48 – Лизавета Мягчило

– Ты или шутки отпускай, или с жизнью прощайся. Какое тебе дело, как мне будет ссаться?

Рядом с Сашей и его ненормальной, извращенной поддержкой немного отпускало. Устало растерев щеки, Славик вздохнул, махнул на него рукой.

– Поднимайся, айда на выход. Вот еще, он своим присутствием будет мне кончину портить. Ни пошутить, ни помереть нормально.

Говнюк Бестужев того и ждал. Резво вскочив, он как ни в чем не бывало отряхнул шорты, наклонился за лежащей рядом брошью. Славик его остановил:

– Не нужно, пусть здесь остается.

Как и думал Елизаров, обратная дорога вышла тяжелой. Будто рудники прикипели к ним, приняли за своих и отпускать на волю уже не хотели. Колеса коляски норовили съехать вниз, откатить по инерции тело обратно. Славик едва успевал перехватывать их руками. Когда лопнула очередная мозоль, а на сбитых костяшках принялись отваливаться струпья, пуская кровь, Саша с громкой руганью и спорами взялся за ручки коляски. Если проклятия Елизарова имели бы хоть часть своей силы, после этого ему должно было житься несладко.

Снаружи уже сгущались сумерки, воодушевленная мошкара тучей облепила неудавшихся диггеров, забилась в рот и глаза, заставила ускориться. Спотыкаясь, Саша дотянул коляску друга до палатки, подкинул на коленки хмурому молчаливому Славику сумку с одеждойи принялся за костер.

Политые жидкостью для розжига бревна загорелись быстро. Взлетели вверх алые языки, жадно набросились на добычу, хрустя мелкими ветками. Переоделся в теплое и Саша. Подкатил Елизарова ближе к огню, сунул в руки вилку и открытую банку тушенки.

Славик был опустошен. В малахитовой зале Бестужев испугался за него по-настоящему. Казалось, что тот просто вмерз в пол и правда больше никуда не двинется. Сочувствие лизнуло загривок, заставляя вернуться к провианту и открыть банку солянки, умещая ее между Елизаровыми коленями.

– Только как подставки теперь и годятся. – Смешок Славика вышел жалким, наполненным бравадой. И Бестужеву стоило усилий не похлопать его по плечу, не растянуть губы в сочувствующей улыбке. Жалость никогда не привлекала друга, он ее боялся, как адского пламени.

– Что за украшение ты там оставил? Оно должно неплохо стоить, может, зря бросил, перекрыло бы часть затрат на операцию?

Кривая улыбка сошла с лица Славика, поелозив вилкой в банке, он выудил из капусты мелкий боровик и принялся вяло жевать.

– Я никогда бы ее не продал.

– Но отдал малахитнице так запросто?

Вздохнув, друг поднял на него взгляд. От боли, сквозящей за радужками, стало тошно и самому.

– Я подарил ей брошь за надежду. Это все, что у меня оставалось, Саня. Обманчивая сука держала меня на плаву все эти годы. – В костре громко хрустнуло, искры взлетели в звездное небо, и Елизаров прикрыл покрасневшие глаза, судорожно сглотнул. Мужики же не плачут, верно?

– Эта роза была нашей фамильной ценностью. Дед так любил бабушку, что горы готов был свернуть, а она не верила, замуж не шла. А потом все заговорили о мастере, который ювелирную лавку в центре Москвы открыл. Будто у него каждое из украшений словно живое. Душу дьяволу продал, никак иначе. Бабуля-то моя и загорелась, а сама деревенская, куда ей украшения дорогие, какая ей Москва? – Он грустно рассмеялся, качнул головой, отставляя на землю нетронутую консерву. – Он коня ради нее продал, копил долго, в город мечтал перебраться, как вол работал. Все ушло, зато у нее появилась роза. Свадебный подарок. Дед часто смеялся: мол, жену себе задорого взял, мол, она больше в цветок, чем в него влюбилась. Да только всегда на него бабуля так смотрела… Я и в любовь из-за них поверил. Сейчас все вокруг отношения выясняют криками иугрозами. Посуду бьют, разводятся, а они садились за стол и всю ночь говорили. Могли и полдня следом, пока один второго не поймет. Мне восемь было, когда бабушка розу отдала, сказала, чтоб по любви невесте своей подарил. Батя мой не такой сентиментальный, от дара отмахнулся, а для меня это было настоящее сокровище. Надо же, ребенку такое доверила.