Книга Малахитовое сердце, страница 50 – Лизавета Мягчило

Почувствовав на себе пристальный взгляд, Катя подняла глаза, открыто и тепло улыбнулась. Ее мысли все еще летали в шумных кронах лесов, подглядывая за лешим, ныряли за острозубой кикиморой в глубокий бочаг, переливались крупными каплями в волосах русалок. Далекие от него и печи. Взгляд затянут мечтательной дымкой. Но даже сейчас совершенно увлеченная своими исследованиями и статьей, она дарила Бестужеву волны тепла. Мягкие, они накатили на него, укутали, когда пальцы Катиной ноги уперлись в его бедро, мимолетно погладив невесомым движением.

И что-то уютное свернулось в груди, что-то правильное. Саша почувствовал любовь. Такую всеобъемлющую и безусловную, что впору ластиться к тонкойруке, перетягивать на себя внимание. Прижиматься подбородком к острой девичьей ключице, заглядывая снизу вверх, просительно.

Потерянное введение вдруг потеряло для него свою значимость, посыпались ворохом листы работы с высокой печи, закружили в солнечных лучах, с возмущенным шелестом оседая на пол спутанной кучей. Господи, на этой печке было непозволительно мало места. Чтобы податься вперед, упираясь руками в горячий кирпич по обе стороны от девичьих бедер, уткнуться носом в шею. Смоль приглушенно охнула, отводя руку с собственной работой в бок, чтобы он ее не зацепил.

– Я сгоню тебя прочь, Саша. Пожалуйста, будь серьезнее, мы почти закончили.

Зубрила. Его зубрила.

Тихий смех завибрировал в глотке, вырываясь с протяжным выдохом. Защекотал девичью шею, зашевелил прилипшие к коже влажные пряди волос. Смоль застыла. Привычно, как умеет только она… выжидающе, с напускным осуждением, а у самой мурашки бегут по коже от его близости.

Катя невесомо хватает ртом больше воздуха и разжимает пальцы на бумагах, позволяя листам спастись в углу печи. Упирает руки ему в грудь.

– Я не шучу, ну, Саш!

– Я буду громко плакать, если ты решишь меня согнать. Выть навзрыд и растирать по щекам соп…

Она перебила его тихим смехом, сдаваясь, наклонилась вперед, обхватила теплыми ладонями щеки. Мир вокруг сузился, остались ее широкая улыбка и горящий взгляд.

– Замолчи, ради бога, такую чушь несешь.

С бархатным смехом Бестужев придвинулся, мягко целуя улыбающиеся губы. Язык игриво скользнул по нижней, и веселье Кати тут же схлынуло, она подалась навстречу. А Саша дразняще и плавно откинулся назад, с необыкновенно изощренным удовольствием отмечая, что Смоль приподнялась, зачарованно потянулась следом, не желая разорвать мягкого поцелуя.

Потому что это острая необходимость. Такая жестокая нужда, что оторвись они друг от друга… больно станет физически. Зависимость. Правильная, какая и должна быть. Это желание быть друг с другом, становиться единым целым, забывать о существовании мира вокруг – лучшее за всю его чертовски невыразительную и поверхностную жизнь. То, ради чего можно шагать в пекло. То, за что он готов умирать снова и снова.

Смоль уселась сверху, тонкие руки приобняли шею. Прижалась к нему грудью и плоским животом, словно льнущая к рукам кошка, требующая ласки. И эта откровенная жаждазаставила его мягко рассмеяться в припухшие зацелованные губы:

– Блин, мне нужно чаще говорить о мужских слезах, похоже, это тебя заводит.

Усмехнувшись, Катя, дразня, прикусила кожу на линии подбородка, это словно пустило по телу ток и выбило его из собственной шкуры. С хриплым сухим вздохом он прикрыл глаза и судорожно сглотнул, наслаждаясь смелыми касаниями скользнувших под свитер горячих пальцев и губ, уводящих дорожки поцелуев куда-то за ухо. Когда Смоль неторопливо потянула его свитер вверх, заставляя приоткрыть затуманенные желанием глаза, Бестужев почти разлетелся на атомы. Хочет. Она жаждет их близости точно так же, как он, такая же одержимая.