Книга Чуж чуженин, страница 107 – Ксения Скворцова

Зато Мстиша наконец сумела отбить у Хорта Векшу. Воевода долго сопротивлялся и с большой неохотой согласился привезти девушку в терем, и Мстислава не знала, гневаться ли на него или радоваться за Векшу, потому что намерения Хорта становились вполне ясны.

Воссоединение прошло в смехе и слезах.

– Простишь ли меня? – спросила Мстислава, прижимая к своей груди худенькие руки чернавки, и та кивнула, рдея и утирая мокрые ресницы.

Как и полагалось в канун свадьбы, первым делом Радонега позвала Мстишу печь каравай. В большой стряпущей избе княгиня собрала ближних боярынь с дочерями и девушек-прислужниц, и с веселыми песнями все сообща принялись за дело. Пушистую пшеничную муку просеяли в огромные ночвы, смазанные медом, чтобы молодым жилось сладко. Женщины дружно запели:

Мстише вручили чарку водки и велели влить в тесто – для радости и веселья, объяснила улыбавшаяся Радонега. Княгиня зорко следила, чтобы все делалось «как праматери завещали», и тесто творить велела непременно ладонью, а не кулаком, да обязательно посолонь.

Когда над дежой набрякла пухлая шапка, принялись катать каравай. Векша опоясала его затейливойкосой из теста, а верхушку девушки украсили птичками, звездами, солнцем и месяцем, припевая:

Переложив каравай на лопату, девушки передали его старшей боярыне, которая ловко скинула хлеб в печь, а потом заставила остальных подпрыгнуть, чтобы каравай как следует поднялся.

Мстиша улыбнулась, вспоминая веселые песни и смех. Ей нравилась Радонега. Она, как когда-то Гостемила, старалась сделать все, чтобы промеж них установился лад, и на сей раз Мстислава ничего не испортит. Как и с Гостемилой, их с княгиней роднила любовь к одному и тому же мужчине, но нынче Мстиша знала, каких ошибок стоит остерегаться.

Она вздохнула и, стянув края любимой камчатой шубки, тревожно посмотрела на небо. Снег считался доброй приметой и сулил счастье молодым, но на душе было неспокойно. Она обвела рассеянным взглядом раздетую березовую рощицу. Розовеющие стволики сиротливо жались к стене закутанных в глухие зеленые покровы елей, точно нищенки к боярскому тыну. Где-то в глубине сердца копошился червячок сомнения, и Мстиша не понимала, что с ним делать. Был ли это обычный страх невесты перед новым витком жизни, или дело в том, кем являлся ее жених?

– Вот ты где, госпожа! – раздался позади Мстиславы полный облегчения голос Векши. – А я уж с ног сбилась, потеряли мы тебя. Пожалуй в мыльню, княжна. Пора.

Мстислава знала, что должна была сопротивляться девушкам, которые повели ее в баню под звон печных заслонок и жалобные причитания. Что вода, набранная в трех колодцах, должна была смывать ее горькие слезы, которыми бы она провожала свою волю и девичью скруту. Что следовало отбиваться, когда Векша принялась расплетать ее косу. Но свое Мстиша выплакала еще в Медыни, а что до косы, то она не могла дождаться мига, когда ее расплетет сам Ратмир.

Впрочем, она получила от него привет. В обмен на отправленную ему свадебную рубашку, сшитую и украшенную Мстишиными руками, что Ратмир должен был по обычаю надеть в их первое утро, княжич прислал серебряный поднос с банными дарами. На нем лежал брусок заморского, цвета топленых сливок мыла,веник из чабреца и полыни, перевязанный шелковой лентой, и деревянный гребень. Мстиславе хватило одного взгляда, чтобы узнать руку, испещрившую ясеневую гладь листьями папоротника, и на душе сразу стало теплее. Она знала, что, вырезая затейливые узоры, Ратмир думал о ней, и, когда деревянные зубцы коснулись распущенных волос, Мстише показалось, будто сам княжич гладит ее, успокаивая перед завтрашним днем.