Книга О чем молчит река, страница 137 – Изабель Ибаньез

– Когда они проиграли битву за Александрию Октавиану, подопечному Марка и наследнику Цезаря, – объяснил TíoРикардо, – Марк Антоний покончил с собой, а несколько дней спустя то же самое сделала Клеопатра.

Абдулла показал на стену.

– Они оба изображены здесь бок о бок со своими детьми: близнецами Клеопатрой Селеной и Александром Гелиосом, а также их младшим братом Птолемеем Филадельфом. Селену выдали замуж, ее брата-близнеца убили, а об их младшем брате больше никто никогда не слышал. Он был предан забвению.

– После сражения Октавиан, который теперь взял имя Август, запретил римлянам использовать имена Марк и Антоний вместе, – продолжил TíoРикардо. – Все следы достижений Марка Антония, любые заслуги и признание были стерты из римской истории. Он вошел в историю как предатель.

– Однако здесь увековечена память о нем, – прошептал Уит.

Его голос заставил меня повернуться. На его лице застыло странное выражение, которое я не могла истолковать. Я подошла ближе к стене, потрясенная видом обреченной семьи. Где-то позади меня удивленно ахнул Абдулла. Он вошел в соседнюю комнату – сокровищницу. Уитпродолжал как завороженный смотреть на стену.

– «Дела людей дурные переживают их, а все добро, что сделали они при жизни, часто хоронится в могилу с их костями»^[48], – процитировал он.

– Почему Шекспир постоянно присутствует в наших разговорах?

Он оторвал взгляд от изображения Марка Антония. Мне пришло в голову, насколько сильно Уит мог походить на этого солдата, который жил, сражался и любил две тысячи лет назад. Человека, который восстал против родной страны. Был стерт из памяти и истории своей страны, а его достижения преданы забвению.

Мне не хотелось испытывать симпатию к Уиту, но я ничего не могла поделать. Сколько раз я бы ни говорила себе, что он женится, что он верен моему дяде, что с ним небезопасно разговаривать, меня все равнонеудержимо влекло к нему.

Я отвернулась и пошла к своему дяде и Абдулле в соседнюю комнату. Услышала, что Уит последовал за мной. Его молчаливое присутствие одновременно успокаивало и выбивало из колеи.

Таков парадокс Уитфорда Хейза.

Я ожидала застать обоих мужчин в том же состоянии благоговения, что и раньше, но вместо этого они оба изучали расписную стену, украшенную сотнями сверкающих мозаичных плиток из яркого лазурита, розового кварца и бирюзы. Мне было больно стоять так близко к TíoРикардо, когда все, чего я хотела, – это оказаться как можно дальше от того, кто разрушил мою семью. Его слова постоянно звучали у меня в голове, и я мысленно прокручивала их, как загадку, которую нужно разгадать.

Он определенно знал, как вести игру.

– Посмотри на эту прекрасную картину, – сказал Абдулла, показав на резные рельефы, изображающие людей, несущих чаши с фруктами. – Они собирают виноград. А здесь запечатывают сосуды.

– Думаете, мы найдем его здесь? – удивленно спросил я. – Виноград, которому две тысячи лет?

– Возможно, он уже превратился в вино, – усмехнулся Уит, прислонившись к стене. – Да, смотрите, здесь они записывают год урожая.

– Невероятно, – выдохнул мой дядя. – Эта гробница выглядит одновременно греческой и египетской. Даже надписи на стенах сделаны на двух языках. – Он прошелся вдоль линии стены, размышляя и что-то восхищенно бормоча себе под нос. – Смотри, Абдулла. Картины, изображающие смерть Осириса и похищение Персефоны.