Книга Год Дракона, страница 147 – Вадим Давыдов

– Хочешь, я расскажу? – Майзель вдруг шагнул к дивану и опустился рядом с Еленой на подушки. – Хочешь? Я ведь обещал тебе историю. Помнишь?

– Да. Помню, – замирая от какого-то странного предчувствия, прошептала Елена.

– И я помню. Так ясно, будто это случилось вчера. Несколько дней назад отец привёз новый телевизор. Тихий вечер, – почти как сейчас, только уже было совсем темно: август. И на выпуклом, чёрно-белом экране – танки, колонны танков: в облаках пыли – на дорогах, в смрадном дизельном дыму – на улицах. Растерянные люди с перевёрнутыми лицами. Торжественно-озабоченный голос диктора, такой непереносимо трескучий: «На улицах Праги стали бесчинствовать нечёсаные юнцы. Бандиты и контрреволюционеры провоцируют советских солдат выстрелами из-за угла». И отец, громко всхлипывающий, и размазывающий слёзы по щекам, – я никогда прежде и никогда после не видел его таким. И мама, прижимая меня обеими руками к своему животу, тоже плачет, и кричит отцу: «Тише! Тише! Ради бога, да сделай же тише!»

Словно не замечая, как Елена смотрит на него, – зажав рот рукой, расширившимися, почерневшими глазами, – Майзель продолжил:

– Отец никогда в жизни не интересовался спортом. Только когда чехи играли в хоккей – с русскими, с канадцами, с немцами, неважно – все в доме ходили на цыпочках, даже кошке нельзя было мяукать. И когда чехи выигрывали, он пел.

Голос Майзеля звучал тихо – наверное, в четверть силы. Елена, застыв, будто заколдованная, ловила каждый звук:

О боже, пронеслось в голове у Елены. Великий боже, что же ты с нами творишь?!

Майзель провёл рукой по волосам:

– Дед с бабушкой и с отцом – ему было девять – бежали в тридцать восьмом в Польшу.Единственные из большой, больше сорока человек, семьи, – остальные погибли в Терезине в сорок третьем. Всех. Они жили вон там, – он махнул рукой в направлении Юзефова^[37], – на Веженской. В тридцать девятом, когда началась польская кампания, они оказались в советской зоне. Потом – война, эвакуация в Омск. Дед умер от тифа. Бабушка работала бухгалтером на какой-то фабрике, я сейчас уже не припомню названия, и в сорок пятом директор забрал её с собой в Столицу Республики – восстанавливать радиозавод. Я не знал о том, что отец – родом из Праги, лет до четырнадцати. Мама увидела, как я собираю альбомы и вырезки с видами Града, карты, истории, Кафку, Майринка, – и только тогда рассказала мне. А отец, – так ни разу и не заговорил об этом.

Он сложил руки на груди и откинулся на спинку дивана:

– Этот пепел, пани Елена, – он здесь, в этой земле. В моей земле. Я вернулся, – помнишь? Вы – славяне, вы – потомки гордых, красивых, великодушных и бесстрашных воинов. Это никуда не могло деться. Я всего лишь помог этому проявиться. Больше я ничего не мог сделать для вас. Остальное вы создали сами.

Тишина повисла в кабинете. Внизу шумел огромный город, – но в кабинете было удивительно, даже пугающе, тихо. Елена сидела, закрыв глаза, пытаясь унять бьющий её озноб, и молчала.

– Ты озябла? – обеспокоенно подался к ней Майзель. – Ах, я болван! Божена! Температуру поднять – на два градуса!