Онлайн книга «Год Дракона»
|
Отец Полины, Исидор Штайн, прославленный на весь мир нейрохирург, в свои семьдесят не утративший железной твёрдости рук и молниеносной скорости движений, всегда выручал дочь и её друзей – благо, возможности для этого имелись. – Я не знаю, – растерялась Елена. – Мне просто нужна машина. Но это же целая эпопея – нужно идти в какой-то салон, что-то выбирать, что-то спрашивать, понимать, что говорят в ответ, оформлять кредит! Я же ничего этого не умею! Что, Полечка? – Он знает? – тихо спросила Полина. – Про машину? – Ну, конечно, знает! Богушек выдал мне лимузин, – но не могу же я ездить на служебном авто с мигалками и сиренами! – Так ты на этом приехала?! – Полина, ещё больше вытаращив глаза и схватившись руками за стол, указала подбородком в окно, за которым стояла «Электра» с эмблемами Службы – два стилизованных драконьих силуэта, золотой и чернёного серебра – инь-янь, внутри двойного разомкнутого кольца. Елена виновато пожала плечами. – Богушек выдал, – повторила Полина, качая головой, словно китайский болванчик. – С мигалками. Как будто больше ничего нет. – Ты можешь не верить, сколько угодно, – кивнула Елена, вытягивая из сумочки сигареты. – Я тоже не верила. Но пришлось. Ничего нет. Вообще ничего, Полечка. Меч и доспехи, –первоклассные, да, – и ничего больше. Полина зажмурилась, и Елена увидела, как из-под её ресниц проступили слёзы. – Всё ясно. Что тут ещё скажешь. Ты будешь с ним? – Я не знаю. Но ничего, как прежде, уже не будет. Никогда. Понимаешь, Полина?! – А университет? – Я не знаю! Я не могу сейчас ничего решать, Полечка, не могу! – Это заметно, – хмыкнула Полина. – Дай мне сигарету. Тьфу, у меня руки трясутся! Слова-то хоть говорит? – Почти все. – О-о, – протянула Полина. – Всё даже хуже, чем я сначала подумала. – Хуже не бывает, – согласилась Елена. – И лучше тоже. – Вот так прямо?! – Именно так. Полина молчала, едва заметно покачивая головой. И вдруг выговорила то, что почувствовала на секунду остановившимся сердцем: – Это мужчина твоего размера, Елена. – Что?! – Тебе такой и был нужен всегда. Чтобы дыхания не хватало. Чтобы было, как в эпицентре атомного взрыва. Ленка. Будь счастлива, ладно? Пожалуйста! – Я не могу, – всхлипнула Елена. – Полечка, я так хочу ребёнка. Я всё-всё чувствую, как самая настоящая женщина, а ребёнка не будет, совсем никогда не будет, Полечка! * * * Судорожно выцарапав динамик из уха, Майзель с остервенением швырнул его на пол и размозжил ударом тяжёлого каблука, – камень отозвался коротким, низким и грозным гулом. * * * Едва не шатаясь, Елена добрела до машины, села, пристегнулась, завела двигатель. И вспомнила всех своих мужчин. Всех до единого. Сразу. И тех, с кем у неё было то, что она называла про себя обтекаемым словом «отношения». И тех, с кем не было ничего. И первого своего мальчика, ещё в последнем классе гимназии, с которым отважно доэкспериментировалась до того, что стала женщиной, и целых две недели ходила, переполненная новыми ощущениями, боясь пролить их, такая гордая – и у неё все это случилось. И Машукова, – отозвалось мгновенным и острым, как укол, в мозгу и в печени где-то, чувством, – не боли, нет, боль давно сгорела, ушла, но неуютом, таким неуютом, – Елена почти застонала. И коллегу-телеоператора, с которым вместе едва не захлебнулись в мутном ледяном ручье в Перу. Вспомнила, как, едва они вырвались из жидкой бурлящей глины, их швырнуло друг к другу жадной жизненной силой, – спаслись! спаслись! – как они сорвали с себя грязные липкие тряпки и соединились прямо там, на земле. И мальчика в Чечне, питерского студента, взятогов армию со второго курса журфака, – родителям нечем было заплатить взятку в военкомате. Он совсем обалдел от её русского, читал ей стихи всю ночь напролёт на блокпосту у костра. Мальчик, – с нежным, совсем ещё детским лицом, – он держал её за руку, смотрел таким взглядом! Она чувствовала, да что там, – она знала: его убьют, и разрешила ему. И он, дрожа от ужаса, влюблённости и желания, расплескался, даже не войдя в неё. И Елена испытала тогда мгновенное и острое чувство, – не наслаждение, нет, – она даже не смогла подобрать подходящего слова. Он плакал от стыда и любви у неё на груди, и она тихо говорила какие-то слова, утешая его. А утром их окружили, прижали к земле ураганным огнём. Мальчишку взяли, оттащили его от Елены, раненого, с перебитой кистью и продырявленным лёгким, и перерезали ему, живому, горло – но так, чтобы он не умер сразу и не истёк быстро кровью. Его голова, конвульсивно вздрагивая, шевелилась, открывая страшный, булькающий разрез трахеи. Чеченцы что-то говорили и смеялись. А Елена смотрела. Напоровшись на её взгляд, они замолчали. Обыскав её, грубо облапав, нашли паспорт с коронованным львом. А Елена смотрела – как смотрит дикому зверю в глаза человек, и зверю – не выдержать этого взгляда. И, дёргаясь и шипя от этого взгляда, они столкнули, наконец, тело солдата в мокрый овраг, выстрелив ему в затылок. И больше не прикоснулись к ней пальцем, – хотя долго кричали, махали руками, звонили куда-то. Потом, когда её доставили к Масхадову, она выплеснула ему всё в лицо. Много гневных, отчаянных слов, – об одичании с обеих сторон, об игрушечном суверенитете, который так легко учинить в каждом ауле, который ничего не исправит, не оправдает и не решит; о свободе, которая – долг и ответственность, сострадание и милость. Надо остановиться, чтобы спасти людей, иначе вас всех уничтожат, Аслан, горько сказала ему Елена. Кто знал свой народ лучше имама Шамиля, – а ведь это его слова: народ мой худой и доброе дело может сделать, только если над ним занесена сабля, которая уже срубила восемь голов! Так вышло, – не она его слушала, а он её. Потом Масхадов, повышая и повышая голос, заговорил, – зачем Корона не схватит за руку «вечно пьяных от крови и водки» русских, зачем они слушают сионистов, ведь чеченцы – не палестинцы, они не такие, они воины, а «русскиесами виноваты», зачем задурили людям головы баснями про свободу, зачем ушли?! И вдруг замолчал, почернев лицом. Он всё понимал, конечно. Но и он оказался заложником, – своих недалёких, озверевших абреков, арабских наёмников с несусветными саудовскими деньгами, заложником долга, – другогодолга, неправильного, страшного, смертельного долга, – умереть ни за что. А может, и не понимал. Но выслушал. И поцеловал ей руку, прощаясь. Как человек. |