Книга Год Дракона, страница 240 – Вадим Давыдов

– Но так было, в общем, всегда, – развёл руками Корабельщиков.

– Нет, – отрубил Майзель. – Не всегда. Фундаментальная наука сначала выросла в рамках церковных – кстати, католических, а не каких-то других – институтов, а потом, с конца позапрошлого и до середины прошлого века работала под присмотром государств, пока корпорации не принялись вытирать о них ноги. И в это время наука превратилась из развлечения чудаков в могучую материальную силу. А потом паразиты, чей смысл жизни – в том, чтобы гадить икрой и мочиться шампанским в золотой унитаз, почти всё остановили. Но у нас – по-другому. Именно поэтому мы ушли вперёд, и ушли навсегда.

Какой ты Дракон, с нежностью подумала Елена. Ты Дон Кихот, причём самый настоящий, – всё, как у Сервантеса: выдумал целый мир, и он так понравился живущим в реальном мире, что они приняли его законы и правила, изменившие и реальность, в конце концов. Что же мне со всем этим делать?!

– Прямо так уж и навсегда?

– Навсегда, Танечка, – Елена зябко повела плечами. – Меня иногда тошнит от их правоты, но не признавать её невозможно.

– Всё, ребята, – решительно хлопнул ладонью по столу Майзель. – Этот разговор может продолжаться ещё сто лет. А у нас завтра куча дел, надо вас кое-кому представить. Елена, отвезёшь Софью Андревну к Марине?

– Конечно, – Елена опять вся засветилась и умоляюще посмотрела на Корабельщиковых: – Ребята, вы не возражаете?

Да что ж мы, звери какие, что ли, – возражать, подумала Татьяна.

– Что ты, Леночка, – она погладила Елену по руке. – Всё хорошо. Мы хоть отдохнём от её почемухов. Она нас месяц после возвращения из Праги доставала, – когда мы опять к Дракону поедем. Я тебе гарантию могу дать – ты к вечеру взвоешь.

– Она справится, – быстро произнёс Майзель. – Литвины – делай ночь, раз-два – отбой и по койкам. Ёлка, поехали!

– Командир полка – нос до потолка, – проворчала, поднимаясь, Татьяна. – Пойду, посмотрю, как там Сонька. Вечно, – одеяло к ногам собьёт, и мёрзнет потом!

* * *

Весь следующий вечер они гулялипо присыпанной невесомым снежком Праге, по рождественскому базару на Староместской площади, пили горячий глинтвейн и заедали его пряниками. Сонечка то и дело повисала между Еленой и Майзелем, и «почемухи» сыпались из неё, как из рога изобилия. Народ, как заметила Татьяна, конечно, глазел, но без жадного, неприятного любострастия, а как-то очень по-доброму. Дракон с Еленой, кажется, принимали такое внимание довольно спокойно, а на Сонечку вообще слетались отовсюду улыбки, – и она словно купалась в них.

После ужина у Втешечки, расставаясь с Корабельщиковыми на пороге их временного пристанища, Елена поцеловала Сонечку и прижалась к девочке на какое-то мимолётное мгновение, но тут же, словно устыдившись своего порыва, почти оттолкнула себя от неё.

Увидев её лицо, Майзель понял – никогда в жизни он никого больше так не любил. И не сможет любить. Это было – как последняя капля, которая ломает плотину.

Но он опять промолчал.

Сонечка сидела сзади, между Еленой и Татьяной, и всё время о чем-то шепталась с Еленой. Майзель смотрел на них больше, чем на дорогу. Елена наклонялась к ребёнку, и улыбалась, и убирала – таким знакомым, таким любимым жестом – прядку волос за ухо. Ему хотелось завыть.

У самого проёма посадочного рукава Майзель остановился: