Онлайн книга «Предназначение»
|
Пронесли его по коридору темному, потом положили, руки за спиной стянули. Хорошо еще, Илья в полудурноте был, не то б точно себя выдал – по руке ножом резанули, кровь закапала, судя по звукам, собрали ее в плошку какую. – Готово, боярыня. – Вот и ладненько, мальчики, несите теперь его. И этот голос узнал Илья. Варвара Раенская, дрянь неприметная, погоди ж ты у меня! Своими руками порву паскуду! Зато и дурнота прошла почти, голова от боли прояснилась, все во благо. Кровь сцедили – зачем? – руку тряпкой какой-то перетянули, чтоб не капало, и то хорошо. А обыскивать не стали, значит, не тати, те бы мигом обшарили, все вытащили. – Здоровый, лось! – Тяни, не то боярин тебе расскажет, кто здоровый, а кто дохлый! Илья тем временем осторожно мышцы на руках напрягал – расслаблял, путы растягивал. Без выдумки его связали, просто петлю на запястьях захлестнули, он сам бы лучше справился. А уж Божедар-тои вовсе… Показал ему богатырь, как человека связать можно так, чтобы не освободился. На щиколотки петля накидывается, на запястья, а потом и на шею. Дернешься – так себя придушишь. Вот так, потихоньку, осторожно… Сволочи! А вот рот завязать и мешок на голову натянуть – уже лишнее было! За это вы отдельно ответите! Коридор кончился, Илья ощутил свежий воздух, потом его донесли до возка – и погрузили внутрь. И поехали. Куда? Илья не знал, но без боя сдаваться не собирался. Веревки давно ослабли, и приходилось их придерживать, не упали б раньше времени. Едем и ждем. * * * Аксинья у зеркала сидела, слезы лила. Ох и тяжела же ты, жизнь замужняя! Хорошо хоть муженек постылый сегодня уехал, отдохнуть от него получится. А то никакого спасу нет! И долг супружеский… Да лучше б ее палками били! Такое гадостное ощущение, словно ты себя теряешь, в яму черную проваливаешься, и боль эта… ой, больно-то как каждый раз! И саднит, и ноет, и что с этим делать – неясно! Адам Козельский мазь дал, сказал – каждый раз пользоваться, и до, и после того, да как тут ДО воспользуешься, когда муж ненавистный никакого времени подготовиться не дает. Да, уже ненавистный. И так-то Федор люб ей не был, а сейчас после ночи каждой Аксинья попросту убить его мечтала. Так бы взяла нож – и по горлу тощему, на котором кадык так гадко двигается, и полоснула! НЕНАВИЖУ!!! Мысли тяжкие Любава оборвала, в комнату вошла, улыбнулась ласково: – Что не так, Ксюшенька, смотрю, невесела ты? На свекровь Аксинья сердца не держала. В чем Любава-то виновата? В том, что Федора родила, что лучшего для него хочет? Так этого каждая мать хотела бы, а лучшая из всех девиц – она, Аксинья, то и понятно. А так Любава ее и нарядами балует чуть не каждый день новыми, и украшениями… не в радость они, но свекровке невдомек то. И как ей такое скажешь? Аксинья даже виноватой себя чуточку ощущала. Это муж у нее ненавистный, а свекровь-то золотая, всем бы такую свекровь, вот! – Грустно мне, матушка. Любава попросила ее матушкой называть, Аксинья и отказывать не стала. Чего ж нет? Ее мужу Любава мать родная, считай, и ей, Аксинье, тоже ровно матушка. А что боярыня Евдокия обиделась, о том узнав, так Аксинья на них на всех тоже обижена! Отдали б ее родители сразу за Михайлу, и не было б в ее жизни ни Федора, ни боли, ни тоски черной… – Вот и мне грустно, уехал Феденька, а я тоскую, все из рук валится, и тебе без мужа грустно, да, доченька? |