Онлайн книга «Предназначение»
|
Присутствующие, впрочем, не возражали. Царица Любава слезинки вытирала. Сын любимый женится, счастье-то какое! Наконец! Варвара Раенская всхлипывала, то ли за компанию, то ли просто так, от голоса громкого много у кого слезы наворачивались, уши аж разрывало. Боярыня Пронская слезы вытирала. Свадьба царевичева – событие какое, о нем вся Ладога говорит. А она в приглашенных, да не где-нибудь там, на улице выхода молодых ждет, она в Соборе стоит, среди родных и близких! Это ж честь какая! Боярыня Заболоцкая не плакала, и невестка ее тоже ровно статуй стояла – бывают же такие бабы бесчувственные. А вот на щеках Устиньи Заболоцкой присутствующие хорошо слезинки разглядели. Да тут-то и понятно все: упустила жениха такого, дурища, ревет небось от зависти да обиды лютой! Устя и правда плакала. Не от зависти, нет, вспоминала она свое венчание и как капли воска со свечи ей на кожу скатывались, обжигали люто, потом рука месяц болела. Федор и не заметил даже. Это ей больно было, не ему, но тогда она даже рада была этой боли. Душасильнее болит, телесная боль ей помогала с ума не сойти, а может, и не помогала толком… Сейчас у Устиньи тоже душа за сестру болела, и не было ни свечи, чтобы обжечь, ни клинка, чтобы ранить, ничего ее не отвлекало от переживаний, и оттого вдвойне тошно было, сами слезы текли, от злости и бессилия. Стоит Аксинья, выпрямилась гордо, дурочка маленькая, голову вскинула, радуется. На голове венец тяжелый, в ушах серьги чуть не с ладонь размером, на шее ожерелья драгоценные, покров есть, да тонкий он, видно все… на каждом пальце кольца, иногда и по два на палец, на запястьях зарукавья драгоценные… Уляпалась сестрица золотом, оделась в шелка, считает, что это ее царицей сделает. И не понимает, что высосут ее паучихи лютые, что только шкурка от нее останется. Драгоценности – суета все это… когда ты в стае волчьей окажешься, ты волкам поди покажи зарукавья свои, может, не съедят? Съедят, только побрякушки сплюнут. А Федор вперед смотрит хмуро… Не любит он невесту, то всем видно. Перед входом в храм чуть носом не полетел, споткнулся, как Устинью увидел. Устя сегодня и прихорашиваться не стала бы, ни к чему ей такое, да отец с матерью настояли. И не объяснишь им, что не радоваться надобно – в голос выть от беды лютой. Схватить бы сейчас Аську в охапку, да и бежать хоть куда… Нельзя! Тут и платье, жемчугом шитое, не утешит, да и будь оно хоть все самоцветами расшито – разве в них счастье? В храме народу набилось много, а у Устиньи по спине мороз бежит, жуть волной черной накатывает, дрожать заставляет, и непонятно отчего. Хорошо, что стоит рядом Агафья и за руку правнучку держит, и от сухих старческих пальцев тепло становится. А может, и еще от чего. Рубашку Устинья не зря под платье надела, вся она теплая, даже сейчас, – зима, и в храме холодно, а Устя тепло это чувствует. Борис тоже рядом. Не совсем близко, стоит он шагах в десяти от Устиньи, и вид у него самый богобоязненный. А Устинья-то другое знает, и когда смотрит на нее любимый мужчина, она это всем телом чувствует, словно волна меда на нее проливается. Любимый, единственный, может, и есть на земле другие мужчины, да не для Устиньи они, и она не для них на свет появилась, только Бориса она одного всю жизнь и видит. |