Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 70 – Нана Кас, Мари Кир

Достучаться до Киллиана? Смешно. Сначала одолеть его боль и тоску по жене, а затем попытаться задобрить тень. Может, тогда я бы ещё чего-то добилась. Но это нечто, что живёт в нём, ненавидит сам факт моего существования. Я не та душа, которую оно обещало Киллиану вернуть.

Глядя в эти пылающие глаза, в шевелящуюся живую тьму, я прихожу к единственно возможному выводу. Да. Оно способно на всё. И сейчас, в этой темнеющей гостиной,в полном одиночестве, я, наконец, вижу свой конец. Не как Алисии, чью судьбу я украла. А как Лидии, которая имела неосторожность забрести не в своё время.

Прежняя тягучая и тревожная тишина сменяется звенящей пустотой, будто само пространство затаило дыхание в ожидании разряда. Мне трудно дышать, словно комнату медленно накачивают невидимым угарным газом. Пламя в камине больше не потрескивает, оно замерло, неестественно вытягиваясь вверх синими языками, не дающими тепла, лишь отбрасывая прыгающие, искажённые тени на стены.

Киллиан не двигается с места, но его неподвижность кажется, как у хищника перед броском. Багровые угольки в его глазницах пылают ровным, немигающим светом, впитывая в себя последние остатки цвета из комнаты, делая всё вокруг монохромным. Тень, что до этого клубилась вокруг него, теперь обретает чёткость. Она не висит в воздухе, а становится его частью, вторым скелетом, проступающим сквозь кожу, ореолом из абсолютного мрака, от которого исходит аура безжизненного холода.

И когда он начинает говорить, моё тело пронзает судорога. Двойной голос, сплетённый из знакомого бархатного тембра Киллиана и скрежещущего, лишённого не только теплоты, но и самой концепции жизни. Словно сама пустота обрела голос, чтобы изречь свою бесконечную тоску.

— Моя любимая… — прошипело это нечто, и слово, такое тёплое и светлое, прозвучало как плевок, как кощунство.

Киллиан медленно, с нечеловеческой плавностью поднимается. Движения лишены привычной аристократической неуклюжести, теперь в них змеиная грация и пугающая точность. И каждый мускул находится под контролем, но уже чужого разума.

— Я люблю Елену сколько себя помню, — голос сорвался на гортанный рык, в котором слышится скрежетание камней. — Она была законом моего существования. Основой мироздания. Солнцем, вокруг которого вращались все мои мысли, все мои помыслы. Елена была мелодией, от которой затихали все диссонансы мира. И её… не стало. — Он делает шаг вперёд, и тень ползёт за ним, как живой плащ, удлиняется и сужается, словно щупальце, ощупывающее пространство между нами. — Она исчезла. Не умерла. Не ушла. Её стёрли. Словно её никогда и не было. На моих глазах. Я протянул руку, чтобы коснуться её, а мои пальцы прошли сквозь. И от неё ничего не осталось. Ничего, кроме воспоминания, которое жгло мой мозг раскалённым железом.

Я вжимаюсь в кресло, но хочу бежать. Дверь кажется бесконечно далёкой, залитой уже непроглядныммраком.

— Мой отец, — в двойном голосе послышались нотки не насмешки, а безразличного презрения, будто он говорил о насекомом. — Старый, испуганный дурак. Он твердил о проклятии, что Хранитель Времени не исполняет желания. Он лишь питается надеждой и жизнью. Пока не насытится. Я не верил. Я думал, моя любовь особенная. Что она станет тем ключом, что обманет древние законы.