Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 1 – Нана Кас, Мари Кир

Моргаю. Всего один раз.

Пыль пахнет временем, но не абстрактными секундами, убегающими со стрелок часов, а осязаемыми, забытыми словами и ушедшими в небытие вздохами.

Всё в моей жизни чётко делилось на «до» и «после». «До» это мой безупречный план. Золотая медаль, лингвистика, блестящая карьера в стеклянной башне с видом на будущее. Жизнь, где всё логично, предсказуемо и подчинено железным правилам. Никаких сюрпризов. И уж тем более никаких проклятий.

Я отвела руку от потёртой кожи, чтобы провести ладонью по уставшим глазам. Последнее, что запечатлела память: терпкий запах старинной бумаги, въевшийся в кончики пальцев, и ледяное прикосновение к крышке ларца.

И реальность сдвигается.

Хрупкая невесомость чашки в моей руке. Тяжёлый воздух наполнен ароматом цветов и чем-то ещё сладким, неуловимо чужим. Я вновь моргаю, пытаясь стряхнуть с сетчатки призрачные круги от летнего солнца, что слепило меня в прабабкином кабинете. Но они не рассеиваются, а становятся каркасом, основой нового мира, проступающего сквозь пелену.

«После» началось здесь.

Одну секунду назад мои пальцы скользили по потрескавшейся бумаге старого письма. А теперь… я утопаю в бархатной глубине кресла с готически высокой спинкой. В огромное арочное окно льётся рассеянный свет, ложась на тёмный паркет, отполированный до зеркального блеска. Прямо передо мной на низком столике дымится серебряный самовар, тихо потрескивая, а рядом тончайший фарфоровый сервиз с позолотой. В камине, вопреки всякой логике и времени года, тлеет полено, наполняя комнату древесным теплом и запахом воска.

Всё вокруг дышит до тошноты богатой красотой. Словно дорогая, но бездушная декорация из исторического фильма, где каждый предмет кричит о чужой жизни.

Я инстинктивно сжимаю пальцы, и изящная чашка мелко дрожит, издав звон. От движения кружевные манжеты шёлкового платья щекочут запястья. С моего плеча соскальзывает тяжёлая, непривычно длинная золотистая прядь.

Паника, тупая и мгновенная, скручивает низ живота.

Где я? Что это? Сон? Бред? Но сны не бывают такими осязаемыми. Я чувствую каждую складку ткани на коже, обжигающее тепло фарфора в ладони и сладковатую тошноту, плывущую от густого, удушливого аромата.

— Надеюсь, чай ещё не остыл? Миссис Эпсворт утверждает, что яобладаю дурной привычкой затягивать утренний кофе до бесконечности.

Незнакомый голос впивается в одурманенное сознание, и я поднимаю взгляд.

В таком же кресле напротив, полубоком ко мне, сидит мужчина. Он погружён в чтение газеты. Свет из окна мягко падает на его профиль, высекая из полумрака высокий лоб, прямой нос и резко очерченный подбородок. Тёмные волосы, зачёсанные назад, слегка вьются у висков, отчего в его строгом облике проскальзывает небрежная элегантность.

— Погода, кажется, намерена испортиться, — его низкий голос с бархатной хрипотцой разрезает тишину, будто мы встречаемся так каждое утро. — Ветер с севера. Вы ведь планировали прогулку в сад? Стоит захватить плащ.

Ледяная волна прокатывается от макушки до пят, выжигая остатки мысли и воздуха.

Мир сужается до его глаз. Очень тёмных, почти чёрных. И в них бездонная, всепоглощающая тоска, которую я видела всего несколько минут назад на пожелтевшей фотографии с инициалами «К. К.».

Крылов Киллиан.

Имя бьёт в виски с такой силой, что комната плывёт перед глазами. Это невозможно. Он был портретом на стене. Всего мгновением в истории нашей семьи. Немым артефактом прошлого, а не живым человеком из плоти и крови, что сидит в нескольких метрах, дышит, шелестя газетой.