Книга Брак по контракту со злодейкой, страница 12 – Ангелишь Кристалл

Пока всё шло гладко. Осторожность — моя лучшая маска. И я держалась за неё так, словно от этого зависела не просто роль, а сама жизнь.

Разговор постепенно выдохся, стал вялым, словно растёкся по утреннему столу, смешавшись с паром над чашками и шелестом газетного листа, лежащего рядом с отцом. О погоде, о щедром урожае в южных графствах. Повседневные мелочи, звучащие почти уютно — если бы не навязчивое ощущение, что я играю чужую роль и каждое слово, каждое движение могут выдать меня с головой.

Мать невозмутимо разрезала грушу — точно, как скальпель режет ткань. Веё спокойствии читалась выученная грация, холодная аккуратность женщины, привыкшей к правилам и молчаливым победам. Отец, всё так же сдержанный, следил за подачей блюд, изредка кивая дворецкому — всё в нём говорило: он не любит неожиданностей. Особенно за столом.

Казалось, момент ускользает. Ещё немного — и всё растает в рутине. Я медленно взяла бокал с прозрачным настоем, будто он мог стать опорой — в этой комнате, где воздух был слишком плотным, а взгляды слишком проницательными.

— Мне хотелось бы обсудить один вопрос, — произнесла я ровно, сдержанно, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Личный… но касающийся всех нас.

Мать не отреагировала сразу. Она замерла, не поднимая взгляда — будто звук моих слов не сразу проник сквозь толщу её безупречного самообладания. Пальцы, державшие вилку, остановились над тарелкой, будто на паузе. Отец медленно повернул ко мне голову, одна бровь изогнулась чуть выше, чем обычно.

— Конечно, — отозвался он нейтрально, но в голосе проскользнула сухая настороженность. — Мы слушаем.

Я опустила глаза, изображая сомнение — не слабость, нет. Скорее, внутреннюю борьбу, едва заметную трещину в броне, чтобы они не посчитали это вызовом. Лёгкая уязвимость — как дипломатический жест.

— Я долго думала, — начала я медленно, позволяя словам прозвучать твёрже, — и пришла к выводу, что брак с Луиджи не может состояться. Я больше не желаю быть его невестой.

Наступила тишина. Не поверхностная, не театральная — а та, что сжимает пространство между дыханием. Та, которая звенит в груди и улавливается интуитивно, как сдвиг пластов перед землетрясением.

Мать наконец подняла глаза. В её лице не было гнева — только суровая, сдержанная маска. Но в уголке губ дрогнуло что-то тонкое. Почти невидимое. Тень удовлетворения? Или облегчения? Эмоция, которую она не позволила себе выразить, но и не сумела до конца скрыть.

— Ты уверена? — наконец спросила мать. Голос её был ровным, почти безмятежным — но в этой спокойной поверхности чувствовалась сталь, натянутая, как струна. Такая тишина не звала к доверию — она испытывала.

— Да. Полностью, — я не отвела взгляда. — Я не испытываю к нему чувств. А его интерес ко мне… скорее расчёт, чем привязанность. И я не намерена вступать в такой союз.

Отец медленно отставил чашку, и её фарфоровыйзвон отозвался в груди неожиданно глухо. В его лице не было ни раздражения, ни удивления — только молчаливая сосредоточенность. Он смотрел на меня пристально, будто впервые по-настоящему всматривался — не в образ, не в манеру, а в суть. Как будто перед ним сидела не дочь, а кто-то новый. Кто-то, кого он не ожидал увидеть.

— Мы предупреждали тебя, — сказал он наконец. Слова звучали не как упрёк, а как напоминание. — Мы не одобряли этого выбора, но уважали твоё решение.