Онлайн книга «Заповедник»
|
Железная рука опустилась на мое плечо. Пиджачок мой сразу же стал тесен. Помню, я выкрикнул что-то нелепое. Что-то до ужаса интеллигентное: – Вы забываетесь, маэстро! – Молчать! – произнес угрожающе тот, кто сидел напротив. И дальше: – Ты почему не женишься, мерзавец?! Чего виляешь, мразь?! «Если это моя совесть, – быстро подумал я, – то она весьма и весьма неприглядна…» Я начал терять ощущение реальности. Контуры действительности безнадежно расплывались. Брат-пейзаж заинтересованно тянулся к вину. Я услышал под окнами дребезжание трамвая. Шевельнув локтями, поправил на себе одежду. Затем сказал как можно более внушительно: – Але, кузен, пожалуйста, без рук! Я давно собираюсь конструктивно обсудить тему брака. У меня шампанское в портфеле. Одну минуточку… И я решительно опустил бутылку на гладкий полированный стол… Так мы и поженились. Брата, как позднее выяснилось, звали Эдик Малинин. Работал Эдик тренером по самбо в обществе глухонемых. А тогда я, очевидно, выпил много лишнего. Еще до приезда к Татьяне. Ну и вообразил Бог знает что… Официально мы зарегистрировались в июне. Перед тем как отправиться на Рижское взморье. Иначе мы не смогли бы прописаться в гостинице… Шли годы. Меня не печатали. Я все больше пил. И находил для этого все больше оправданий. Иногда мы подолгу жили на одну лишь Танину зарплату. В нашем браке соединялись черты размаха и убожества. У нас было два изолированных жилища. На расстоянии пяти трамвайных остановок. У Тани – метров двадцать пять. И у меня две тесных комнатушки – шесть и восемь. Пышно выражаясь – кабинет и спальня. Года через три мы обменяли все это на приличную двухкомнатную квартиру. Таня была загадочной женщиной. Я так мало знал о ней, что постоянно удивлялся. Любой факт ее жизни производил на меня впечатление сенсации. Однажды меня удивило ее неожиданно резкое политическое высказывание. До этого я понятия не имел о ее взглядах. Помню, увидев в кинохронике товарища Гришина, моя жена сказала: – Его можно судить за одно лишь выражение лица… Так между нами установилось частичное диссидентское взаимопонимание. И все же мы часто ссорились. Я становился все более раздражительным. Я был – одновременно – непризнанным гением и страшным халтурщиком. В моем столе хранились импрессионистские новеллы. За деньги же я сочинял литературные композиции на тему армии и флота. Я знал, что Тане это неприятно. Бернович назойливо повторял: – К тридцати годам необходимо разрешить все проблемы за исключением творческих. Мне это не удавалось. Мои долги легко перешли ту черту, за которой начинается равнодушие. Литературные чиновники давно уже занесли меня в какой-то гнусный список. Полностью реализоваться в семейных отношениях я не хотел и не мог. Моя жена все чаще заговаривала об эмиграции. Я окончательно запутался и уехал в Пушкинские Горы… Формально я был холост, здоров, оставался членом Союза журналистов. Принадлежал к симпатичному национальному меньшинству. Моих литературных способностей не отрицали даже Гранин и Рытхэу. Формально я был полноценной творческой личностью. Фактически же пребывал на грани душевного расстройства… И вот она приехала, так неожиданно, я даже растерялся. Стоит и улыбается, как будто все хорошо. Я слышу: – Ты загорел… И потом, если не ошибаюсь: – Дорогой мой… Спрашиваю: – Как Маша? – Недавно щеку поцарапала, такая своевольная… Я привезла консервы… – Ты надолго? – Мне в понедельник на работу. – Ты можешь заболеть. – Чем же я заболею? – удивилась Таня. И добавила: – Между прочим, я и так нездорова… Вот это логика, думаю… – Да и неудобно, – говорит Татьяна, – Сима в отпуске. Рощин в Израиль собирается. Ты знаешь, Рощин оказался Штакельбергом. И зовут его теперь не Дима, а Мордхе. Честное слово… – Я верю. – Сурисы пишут, что у Левы хорошая работа в Бостоне… – Давай я отпрошусь? – Зачем? Мне хочется послушать. Мне хочется видеть тебя на работе. – Это не работа. Это халтура… А ведь я двадцать лет пишу рассказы, которые тебя совершенно не интересуют… – Раньше ты говорил – пятнадцать. А теперь уже – двадцать. Хотя прошло меньше года… Поразительная у нее способность – выводить меня из равновесия. Но ссориться было глупо. Ссорятся люди от полноты жизни… – Мы, – говорю, – тут вроде затейников. Помогаем трудящимся культурно отдыхать. – Вот и хорошо. Коллеги у тебя приличные? – Разные. Тут местная одна работает – Лариса. Каждый день рыдает у могилы Пушкина. Увидит могилу и – в слезы… – Притворяется? – Не думаю… Однажды туристы ей кухонный набор подарили за сорок шесть рублей. – Я бы не отказалась… Тут Галина назвала мою фамилию. Прибыли туристы из Липецка. Я сказал Татьяне: – Вещи можешь оставить здесь. – У меня только сумка. – Вот и оставь… Мы направились к синему, забрызганному грязью автобусу. Я поздоровался с водителем и усадил жену. Затем обратился к туристам: – Доброе утро! Администрация, хранители и служащие заповедника приветствуют наших гостей. Сопровождать вас доверили мне. Меня зовут… Нам предстоит… И так далее. Потом объяснил шоферу, как ехать в Михайловское. Автобус тронулся. На поворотах доносились звуки радиолы: Дари огонь, как Прометей. Дари огонь без выбора, и для людей ты не жалей огня души своей… Когда мы огибали декоративный валун на развилке, я зло сказал: – Не обращайте внимания. Это так, для красоты… И чуть потише – жене: – Дурацкие затеи товарища Гейченко. Хочет создать грандиозный парк культуры и отдыха. Цепь на дерево повесил из соображений колорита. Говорят, ее украли тартуские студенты. И утопили в озере. Молодцы, структуралисты!.. Я вел экскурсию, то и дело поглядывая на жену. Ее лицо, такое внимательное и даже немного растерянное, вновь поразило меня. Бледные губы, тень от ресниц и скорбный взгляд… Теперь я обращался к ней. Рассказывал ей о маленьком гениальном человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать: |