Онлайн книга «Заповедник»
|
«Великий был человек, а пропал, как заяц…» Мы шли по берегу озера. У подножия холма темнел очередной валун. Его украшала славянская каллиграфия очередной цитаты. Туристы окружили камень и начали жадно его фотографировать. Я закурил. Таня подошла ко мне. День был солнечный, ветреный, нежаркий. Нас догоняла растянувшаяся вдоль берега группа. Надо было спешить, Ко мне подошел толстяк с блокнотом: – Виноват, как звали сыновей Пушкина? – Александр и Григорий. – Старший был… – Александр, – говорю. – А по отчеству? – Александрович, естественно. – А младший? – Что – младший? – Как отчество младшего? Я беспомощно взглянул на Таню. Моя жена не улыбалась, печальная и сосредоточенная. – Ах, да, – спохватился турист. Надо было спешить. – Пойдемте, товарищи, – бодро выкрикнул я, – шагом марш до следующей цитаты!.. В Тригорском экскурсия шла легко и даже с подъемом. Чему, повторяю, в значительной мере способствовали характер и логика эскпозиции. Правда, меня смутило требование одной дамы. Ей захотелось услышать романс «Я помню чудное мгновенье». Я ответил, что совершенно не умею петь. Дама настаивала. Выручил меня толстяк с блокнотом. Давайте, говорит, я спою… – Только не здесь, – попросил я, – в автобусе. (На обратном пути толстяк действительно запел. У этого болвана оказался замечательный тенор, ..) Я заметил, что Таня устала. Решил игнорировать Тригорский парк. Мне и раньше случалось это делать. Я обращался к туристам: «Кто из присутствующих уже бывал в заповеднике?» Как правило, таковых не оказывалось. Значит, я могу нарушить программу без риска… Мои туристы бегом спустились под гору. Каждый торопился сесть в автобус первым, хотя мест было достаточно и они были заранее распределены. Пока мы осматривали Тригорское, наши шоферы успели выкупаться. Волосы у них были мокрые. – Поехали в монастырь, – говорю, – от стоянки налево… Молодой водитель кивнул и спрашивает: – Долго там пробудете? – Полчаса, не больше. В монастыре я познакомил Таню с хранителем Логиновым. Поговаривали, что Николай Владимирович религиозен и даже соблюдает обряды. Мне хотелось побеседовать с ним о вере, и я ждал удобного случая. Он казался веселым и спокойным, а мне этого так не хватало… Я закончил экскурсию в южном приделе у рисунка Бруни. У могилы финал выглядел бы эффектнее, но я предпочел отпустить группу. Моя жена постояла у ограды и скоро вернулась. – Все это нелепо и грустно, – сказала она. Я не спросил, что имеется в виду. Я устал. Вернее, чувствовал себя очень напряженно. Я знал, что она не случайно приехала. – Давай, – говорю, – поужинаем в «Лукоморье»? – Я бы даже выпила немного, – сказала Таня… В зале было пустынно и душно. Два огромных вентилятора бездействовали. Стены были украшены деревянными рельефами. Немногочисленные посетители составляли две группы. Заезжая аристократия в джинсах и местная публика куда более серого вида. Приезжие обедали. Местные пили. Мы сели у окна. – Я забыл спросить, как ты добралась? Вернее, не успел. – Очень просто, ночным автобусом. – Могла приехать с кем-нибудь из экскурсоводов, бесплатно. – Я их не знаю. – Я тоже. В следующий раз договоримся заранее. – В следующий раз приедешь ты. Все-таки это довольно утомительно. – Жалеешь, что приехала? – Ну, что ты! Здесь чудесно… Подошла официантка с крошечным блокнотиком. Я знал эту девицу. Экскурсоводы прозвали ее Бисмарком. – Ну чего? – произнесла она. И замолчала, совершенно обессилев. – Нельзя ли, – говорю, – чуть повежливее? В порядке исключения. Ко мне жена приехала. – А что я такого сказала? – Перестань, умоляю тебя, перестань… Потом Татьяна заказывала блинчики, вино, конфеты… – Давай все обсудим. Давай поговорим спокойно. – Я не поеду. Пусть они уезжают. – Кто – они? – спросила Таня. – Те, кто мне жизнь отравляет. Вот пусть они и едут… – Тебя посадят. – Пусть сажают. Если литература – занятие предосудительное, наше место в тюрьме… И вообще, за литературу уже не сажают. – Хейфец даже не опубликовал свою работу, а его взяли и посадили. – Потому и взяли, что не опубликовал. Надо было печататься в «Гранях». Или в «Континенте». Теперь вступиться некому. А так на Западе могли бы шум поднять… – Ты уверен? – В чем? – В том, что Миша Хейфец интересует западную общественность? – Почему бы и нет? О Буковском писали. О Кузнецове писали… – Это все политическая игра. А надо думать о реальной жизни. – Еще раз говорю, не поеду. – Объясни, почему? – Тут нечего объяснять… Мой язык, мой народ, моя безумная страна… Представь себе, я люблю даже милиционеров. – Любовь – это свобода. Пока открыты двери – все нормально. Но если двери заперты снаружи – это тюрьма… – Но ведь сейчас отпускают. – И я хочу этим воспользоваться. Мне надоело. Надоело стоять в очередях за всякой дрянью. Надоело ходить в рваных чулках. Надоело радоваться говяжьим сарделькам… Что тебя удерживает? Эрмитаж, Нева, березы? – Березы меня совершенно не волнуют. – Так что же? – Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит. – А мне вот не до шуток. Подумай о Маше. Представь себе, что ее ожидает. – Ты все ужасно преувеличиваешь. Миллионы людей живут, работают и абсолютно счастливы. – Миллионы пускай остаются. Я говорю о тебе. Все равно тебя не печатают. – Но здесь мои читатели. А там… Кому нужны мои рассказы в городе Чикаго? – А здесь кому они нужны? Официантке из «Лукоморья», которая даже меню не читает? – Всем. Просто сейчас люди об этом не догадываются. – Так будет всегда. – Ошибаешься. – Пойми, через десять лет я буду старухой. Мне все заранее известно. Каждый прожитый день – ступенька в будущее. И все ступеньки одинаковые. Серые, вытоптанные и крутые… Я хочу прожить еще одну жизнь, мечтаю о какой-то неожиданности. Пусть это будет драма, трагедия… Это будет неожиданная драма… |