Онлайн книга «Заповедник»
|
В который раз мы говорили на эту тему. Я спорил, приводил какие-то доводы. Выдвигал какие-то нравственные, духовные, психологические аргументы. Пытался что-то доказать. Но при этом я знал, что все мои соображения – лживы. Дело было не в этом. Просто я не мог решиться. Меня пугал такой серьезный и необратимый шаг. Ведь это как родиться заново. Да еще по собственной воле. Большинство людей и жениться-то как следует не могут… Всю жизнь я ненавидел активные действия любого рода. Слово «активист» для меня звучит как оскорбление. Я жил как бы в страдательном залоге. Пассивно следовал за обстоятельствами. Это помогало мне для всего находить оправдания. Любой решительный шаг налагает ответственность. Так пускай отвечают другие. Бездеятельность – единственное нравственное состояние… В идеале я хотел бы стать рыболовом. Просидеть всю жизнь на берегу реки, И желательно без всяких трофеев… Я не верил, что Таня способна уехать без меня. Америка, как я полагал, была для нее синонимом развода. Развода, который формально уже состоялся. И который потерял силу наподобие выдохшегося денатурата. Раньше женщины говорили: «Вот найду себе красивого богача, тогда узнаешь». Теперь говорят: «Уеду в Америку»… Америка была для меня фикцией. Чем-то вроде миража. Полузабытым кинофильмом с участием тигра Акбара и Чаплина… – Таня, – говорю, – я человек легкомысленный. Любая авантюра меня устраивает. Если бы там (я отогнул занавеску) стояла «Каравелла» или «Боинг»… Сел бы и поехал. Чтобы только взглянуть на этот самый Бродвей. Но ходить по инстанциям. Объясняться, доказывать. Историческая родина… Зов предков… Тетя Фаня Цыперович… Нам принесли еду и выпивку. – Тогда пожелай нам удачи… Смотри, в меню «котлеты» через "а"… – Не понял? – Я ведь заехала проститься. Если ты не согласен, мы уезжаем одни. Это решено. – А Маша? – Что Маша? Ради нее все это и делается. Ты дашь справку… – Какую справку? Подожди, давай выпьем… – Что у тебя нет материальных претензий. У тебя есть к нам материальные претензии? – Чепуха какая-то… – Значит, дашь справку? – А если нет? – Тогда Машу не выпустят. – И ты поедешь одна? – Не знаю… Нет… Я думаю, ты этого не сделаешь. Ты, в принципе, не злой. – При чем тут доброта? Речь идет о живом человеке. А если дочка вырастет и скажет… Как ты можешь решать за нее? – Кому же решать-то? Тебе? Ты свою жизнь исковеркал, мою жизнь исковеркал… – Все не так уж безнадежно. – Советую тебе подумать. – Мне нечего думать… Какие-то идиотские справки… Для чего ты все это затеяла? Я же не пью, работаю… Жизнь наладится, вот увидишь. – Сам же говорил: «Кто начал пить, тот будет пить!» – Это не я. Это какой-то англичанин… Будь он проклят! – Не важно… С тобой здороваются. Я оглянулся. В дверях стояли Митрофанов и Потоцкий. Я обрадовался тому, что можно прекратить этот разговор. Мне бы, думаю, только уложить ее в постель… – Знакомьтесь, – говорю, – присаживайтесь. Стасик церемонно поклонился: – Беллетрист Потоцкий. Член эс эс писателей. Митрофанов безмолвно кивнул. – Садитесь. – Я уже сидел, – юмористически высказался Потоцкий. Митрофанов безмолвствовал. Я понял, что они без денег, и сказал: – Жена приехала. Так что угощаю. И отправился в буфет за пивом. Когда я вернулся, Потоцкий что-то оживленно говорил моей жене. Я понял, речь идет о его таланте и бесчинствах цензуры. Что не помешало ему отвлечься: – Пиво? Боюсь, не оросит… Пришлось мне идти за водкой. К этому времени официантка принесла бутерброды и салат. Потоцкий страшно оживился. – Мне – полную, – сказал он и добавил: – Люблю полненьких. Володя по-прежнему молчал. Стасик заметил мой удивленный взгляд. Объяснил, показывая на Митрофанова: – Ему, понимаешь, оса залетела в рот. – Господи, – сказала моя жена, – она и сейчас там? – Да нет. Он, понимаешь, заканчивал экскурсию в монастыре. И тут ему в рот залетела оса. Вовка, извиняюсь, харкнул, но она успела его долбануть. Теперь говорить не может – больно. – И глотать больно? – спросила Таня. Володя энергично замотал головой. – Глотать не больно, – объяснил Потоцкий. Я налил им водки. Мою жену явно тяготила эта компания. – Как вам нравится заповедник? – спросил Потоцкий. – Есть чудные места. Вид на Савкину Горку, аллея Керн… Митрофанов вдруг напрягся. – Ы-ы-а, – проговорил он. – Что? – спросила моя жена. – Ы-ы-а, – повторил Митрофанов. – Он говорит – «фикция», – разъяснил Потоцкий. – Он хочет сказать, что аллея Керн – это выдумка Гейченко. То есть, аллея, конечно, имеется. Обыкновенная липовая аллея. А Керн тут ни при чем. Может, она и близко к этой аллее не подходила. – А мне нравится думать, что именно там Пушкин объяснился с этой женщиной. – Она была куртизанкой, – сурово уточнил Потоцкий. – Фо-фо ху-ха, – добавил Митрофанов. – Володя хочет сказать – «просто шлюха». И, грубо выражаясь, он прав. Анна Петровна имела десятки любовников. Один товарищ Глинка чего стоит… А Никитенко? И вообще, путаться с цензором – это уже чересчур! – Цензура была другая, – сказала моя жена. – Любая цензура – преступление, – ухватился Стасик за близкую ему тему. Он снова выпил и еще более разгорячился. – Вся моя жизнь – это борьба с цензурой, – говорил он, – любая цензура – издевательство над художником… Цензура вызывает у меня алкогольный протест!.. Давайте выпьем за отмену цензуры! Стасик еще раз выпил и таинственно понизил голос: – Антр ну! Между нами! Давно вынашиваю планы эмиграции. Имею ровно одну тридцать вторую часть еврейской крови. Мечу на должность советника президента. Храню утраченный секрет изготовления тульских пряников… – А-а-а, – сказал Митрофанов. – Что значит – «нажрался»? – возразил Потоцкий. – Да, я выпил. Да, я несколько раскрепощен. Взволнован обществом прекрасной дамы. Но идейно я трезв… Воцарилась тягостная пауза. Затем кто-то опустил пятак в щель агрегата «Меломан». Раздались надрывные вопли Анатолия Королева: …Мне город протянул |