Онлайн книга «Компромисс»
|
— …Не к Плюхиной же обращаться, — сказал редактор. Вот оно, думаю, твое подсознание. — Сделайте, голубчик. — В смысле — зашить? — На скорую руку. — Вообще-то я не умею. — Да как сумеете. Короче, зашил я ему брюки. Чего уж там… Заглянул в лабораторию к Жбанкову. — Собирайся, — говорю, — пошли. — Момент, — оживился Жбанков, — иду. Только у меня всего сорок копеек. И Жора должен семьдесят… — Да я не об этом. Работа есть. — Работа? — протянул Жбанков. — Тебе что, деньги не нужны? — Нужны. Рубля четыре до аванса. — Редактор предлагает командировку. — Куда? — В Пайде. — О, воблы купим! — Я же говорю — поехали. Звоню по местному телефону Туронку. — Можно взять Жбанкова? Редактор задумался: — Вы и Жбанков — сочетание, прямо скажем, опасное. Затем он что-то вспомнил и говорит: — На вашу ответственность. И помните — задание серьезное. Так я пошел в гору. До этого был подобен советскому рублю. Все его любят, и падать некуда. У доллара все иначе. Забрался на такую высоту и падает, падает… Путешествие началось оригинально. А именно — Жбанков явился на вокзал совершенно трезвый. Я даже узнал его не сразу. В костюме, печальный такой… Сели, закурили. — Ты молодец, — говорю, — в форме. — Понимаешь, решил тормознуться. А то уже полный завал. Все же семья, дети… Старшему уже четыре годика. Лера была в детском саду, так заведующая его одного и хвалила. Развитый, говорит, сообразительный, энергичный, занимается онанизмом… В батьку пошел… Такой, понимаешь, клоп, а соображает… Над головой Жбанкова звякнула корреспондентская сумка — поезд тронулся. — Как ты думаешь, — спросил Жбанков, — буфет работает? — У тебя же есть. — Откуда? — Только что звякнуло. — А может, это химикаты? — Рассказывай… — Вообще, конечно, есть. Но ты подумай. Мы будем на месте в шесть утра. Захотим опохмелиться. Что делать? Все закрыто. Вакуум. Глас в пустыне… — Нас же будет встречать секретарь райкома. — С полбанкой, что ли? Он же не в курсе, что мы за люди. — А кто тормознуться хотел? — Я хотел, на время. А тут уже чуть ли не сутки прошли. Эпоха… — Буфет-то работает, — говорю. Мы шли по вагонам. В купейных было тихо. Бурые ковровые дорожки заглушали шаги. В общих приходилось беспрерывно извиняться, шагая через мешки, корзины с яблоками.,. Раза два нас без злобы проводили матерком. Жбанков сказал: — А выражаться, между прочим, не обязательно! Тамбуры гудели от холодного ветра. В переходах, между тяжелыми дверьми с низкими алюминиевыми ручками, грохот усиливался. Посетителей в ресторане было немного. У окна сидели два раскрасневшихся майора. Фуражки их лежали на стаде. Один возбужденно говорил другому: — Где линия отсчета, Витя? Необходима линия отсчета. А без линии отсчета, сам понимаешь… Его собеседник возражал: — Факт был? Был… А факт — он и есть факт… Перед фактом, как говорится, того… В углу разместилась еврейская семья. Красивая полная девочка заворачивала в угол скатерти чайную ложку. Мальчик постарше то и дело смотрел на часы. Мать и отец еле слышно переговаривались. Мы расположились у стойки. Жбанков помолчал, а затем говорит: — Серж, объясни мне, почему евреев ненавидят? Допустим, они Христа распяли. Это, конечно, зря. Но ведь сколько лет прошло… И потом, смотри. Евреи, евреи… Вагин — русский, Толстиков — русский. А они бы Христа не то что распяли. Они бы его живым съели… Бот бы куда антисемитизм направить. На Толстикова с Вагиным. Я против таких, как они, страшный антисемитизм испытываю. А ты? — Естественно. — Вот бы на Толстикова антисемитизмом пойти! И вообще… На всех партийных… — Да, — говорю, — это бы неплохо… Только не кричи. — Но при том обрати внимание… Видишь, четверо сидят, не оборачивайся… Вроде бы натурально сидят, а что-то меня бесит. Наш бы сидел в блевотине — о'кей! Те два мудозвона у окна разоряются — нормально! А эти тихо сидят, но я почему-то злюсь. Может, потому, что живут хорошо. Так ведь и я бы жил не хуже. Если бы не водяра проклятая. Между прочим, куда хозяева задевались?.. Один майор говорил другому: — Необходима шкала ценностей, Витя. Истинная шкала ценностей. Плюс точка отсчета. А без шкалы ценностей и точки отсчета, сам посуди… Другой по-прежнему возражал: — Есть факт, Коля! А факт — есть факт, как его ни оворачивай. Факт — это реальность, Коля! То есть нечто фактическое… Девочка со звоном уронила чайную ложку. Родители тихо произнесли что-то укоризненное. Мальчик взглянул на часы… Возникла буфетчица с локонами цвета половой мастики. За ней — официант с подносом. Обслужил еврейскую семью. — Конечно, — обиделся Жбанков, — евреи всегда первые… Затем он подошел к стойке. — Бутылочку водки, естественно… И чего-нибудь легонького, типа на брудершафт… Мы чокнулись, выпили. Изредка поезд тормозил, Жбанков придерживал бутылку. Потом — вторую. Наконец он возбудился, порозовел и стал довольно обременителен. — Дед, — кричал он, — я же работаю с телевиком! Понимаешь, с телевиком! Я художник от природы! А снимаю всякое фуфло. Рожи в объектив не помещаются. Снимал тут одного. Орденов — килограммов на восемь. Блестят, отсвечивают, как против солнца… Замудохался. Ты себе не представляешь! А выписали шесть рублей за снимок! Шесть рублей! Сунулись бы к Айвазовскому, мол, рисуй нам бурлаков за шестерик… Я ведь художник… Был уже первый час. Я с трудом отвел Жбанкова в купе. С величайшим трудом уложил. Протянул ему таблетку аспирина. — Это яд? — спросил Жбанков и заплакал. Я лег и повернулся к стене. Проводник разбудил нас за десять минут до остановки. — Спите, а мы Ыхью проехали, — недовольно выговорил он. Жбанков неподвижно и долго смотрел в пространство. Затем сказал: — Когда проводники собираются вместе, один другому, наверное, говорит: «Все могу простить человеку. Но ежели кто спит, а мы Ыхью проезжаем — век тому не забуду…» |