Онлайн книга «После любви»
|
Наскоро умывшись, я принимаюсь разбирать сумку, переданную Домиником накануне. Милый-милый Доминик, он отнесся к моему поручению слишком серьезно, слишком ответственно: – две пары джинсов (одна точно никогда мне не принадлежала); – четыре футболки, включая «Born to be free»; – белье (в отдельном пакете); – детские радости – бусинки, перья, монетки, курительная трубка – привет от Ясина (в отдельном пакете); – portative (господи ты боже мой!); – косметичка, единственная память о Питере; – ветровка (судя по размеру, она больше подошла бы самому Доминику); – бежевый свитер с горлом; – синий без горла, но с Рудольфом, предводителем оленей Санта-Клауса (впервые вижу!). Куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?.. В Лапландию? Закончив осмотр внутренностей сумки, я перехожу к внешним карманам: солнцезащитные очки, универсальный ключ из рыбьего брюха (ключ, ключ, ключ!) и конверт. С жирным пятном в левом нижнем углу, я уже успела забыть о его существовании. Изначально в нем лежало кольцо, оно лежит и сейчас. А к кольцу прибавился еще один конверт, сложенный вдвое. О его существовании я помню очень хорошо: пять бумажек по сто евро и визитка, информирующая о том, что ALEX GRINBLAT, advice-giver, готов принять меня в Старом Свете в любое удобное для меня время. И деньги, и визитка – на месте. Не только мило со стороны Доминика, но и благородно. Вот только куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?.. Тем более что оба моих паспорта под арестом. А больше не осталось ничего, что могло бы подтвердить факт существования Сашa Вяземски. Лучше не думать об этом. Лучше отрешиться от всего, и от Алекса, и от неприятностей с Фрэнки, – я достаточно поломала себе голову над этим, самое время взять тайм-аут. Немного успокоенная, я выскальзываю из комнаты. Никаких инструкций насчет «сиди смирнехонько и никуда не высовывайся» я не получала, так почему бы не воспользоваться этим и немного не поразмять ноги? А заодно и посмотреть на доблестный кооператив при свете дня. Я повторяю тот же путь, который мы с Сальмой прошли накануне вечером – вдоль стены с множеством дверей (они по-прежнему плотно прикрыты), с одним поворотом налево и двумя – направо, узкие проходы накрыты тростником, так же, как и навес в центральном дворе; солнце пробивается сквозь тростник – все очень живописно. Интересно, кем на самом деле был европеец, беглец, скрывавшийся здесь за год до меня? Другом Фанни Ардан. Еще не видя двора, я уже слышу его: приглушенные женские голоса ведут беседу на арабском, в разговор то и дело вплетаются ритмичное постукивание и еще один, незнакомый мне звук – как будто несколько камней трутся друг о друга. Их восемь – женщин, сидящих под навесом, в окружении больших и маленьких плетеных корзин. Четверо колют мелкие продолговатые орехи аргано хорошо отполированными гладышами, еще четверо – перетирают ядра на некоем подобии маленьких жерновов: именно от них исходил удививший меня звук. Густая вязкая жидкость стекает с жерновов в мятые алюминиевые тазы. Неужели в этом примитивном, однообразном, вытащенном прямиком из каменного века процессе и заключается тайна переработки орехов в масло? Если бы я оказалась на месте одной из этих женщин, то сошла бы с ума через пятнадцать минут. А то и раньше. Бедная Сальма, ее мечты о Касабланке вполне оправданны. Но как раз Сальмы среди тружениц кооператива нет, ах, да, она – техник и наверняка выполняет другую, более квалифицированную работу. Включающую молитвы за ниспослание многих лет беглецам и Уме Турман. Сальма появляется позже, в сопровождении Наби. Я лежу на топчане и бездумно изучаю дырки в глиняном потолке: направление солнечных лучей изменилось, который сейчас час? Легкий стук в дверь отвлекает меня от размышлений о времени. – Да!.. Вслед за Сальмой в комнате появляется Наби. Я привыкла к почти европейскому стандарту в одежде нашего повара (джинсы, рубаха навыпуск и тонкая замшевая жилетка) – и потому не сразу узнаю его в длинном национальном халате и с чалмой на голове. Впрочем, лицо Наби – подвижная физиономия карманного воришки – ничуть не изменилось. – Наби!.. – Я рада ему, даже несмотря на конспиративную чалму. – Здравствуйте, мадам! Мы жмем друг другу руки – с симпатией, но без особой сердечности. Наби просто выполняет распоряжения хозяина, он слишком сосредоточен на том, чтобы исполнить их, не отступив ни от одного пункта. – Я привез вкусной еды, мадам. – Спасибо, Наби. Я не хочу есть. – Вам нужно набраться сил. – Я чувствую себя превосходно. Наби озадачен. Очевидно, мое нежелание есть вступает в противоречие с первым пунктом инструкции Доминика. – Ты можешь оставить еду здесь, – на помощь Наби приходит Сальма. – Мадам обязательно поест. Рано или поздно. – Ну хорошо, – сдается повар. – Хозяин сказал, что я должен постричь вас. И сфотографировать, после того как постригу. – Постричь? Куда ты собираешься спровадить меня, Доминик?.. Что ты задумал? – Постричь, – с готовностью подтверждает Наби. – Постричь и покрасить. – В blonde? – Сальма едва не хлопает в ладоши. – Почему? Совсем не в blonde. Мадам должна стать brune. Настоящей brune. Кем-кем, а настоящей безоговорочной брюнеткой за все свои тридцать лет я еще не была. – А стрижка? – тут же интересуется Сальма, длина волос ее обожаемой Умы меняется еще реже, чем цвет. – Radicale [19] . – Наби роется в большом кожаном мешке, который принес с собой. – Что значит – радикальная? Что это еще за фокусы, Наби? – Так сказал хозяин. – А фотографии? Зачем тебе мои фотографии? – Так сказал хозяин. Наби вовсе не собирается обсуждать с кем бы то ни было (а тем более – с женщинами) программу действий, утвержденную Домиником; прямо из мешка на свет божий появляются большое купальное полотенце, старый гребень, портняжные ножницы, слегка тронутые ржавчиной, и пластмассовая, наглухо закупоренная банка. – А я и не знала, что ты еще и парикмахер. – Я не парикмахер, но то, что нужно сделать, – я сделаю. Я сам стригу детей, так что постричь мадам не составит труда. А еще мне нужна вода. – Вода в кувшине. |