Онлайн книга «После любви»
|
Я лукавлю, после утреннего мытья воды в кувшине осталось совсем немного. Чтобы превратить меня в радикальную брюнетку, ее явно не хватит. Но мне нужно остаться с Наби наедине, чтобы порасспросить его о том, что скрыл от меня Доминик. Делать это при Сальме не хочется. Наби заглядывает в кувшин и качает головой: – Воды совсем мало, мадам. Только чтобы смочить вам волосы. А нужно больше. – Ты принесешь нам еще кувшин, Сальма? – Я бросаю на девушку выразительный взгляд. Сальма нехотя кивает и также нехотя покидает комнату – наконец-то! – Я доставила вам много неприятностей, Наби? Много хлопот? – Хозяин очень переживал. – Наби предельно лаконичен. – Ты ведь знаешь, в чем меня обвиняют. – Хозяин не верит ни одному слову из этого обвинения. – А ты? – А я верю хозяину… Рудольф, главный олень Санта-Клауса, увековеченный на синем, без горла, свитере. Свитер не принадлежит мне, но для чего-то же Доминик положил его в сумку! Шерстяной Рудольф – и есть сам Доминик, тянущий за собой всю рождественскую упряжку, без него Рождество не наступит никогда. Во всяком случае – мое Рождество. С этой точки зрения можно рассматривать свитер, как визитную карточку, галантно преподнесенную мне мсье Флейту. Она ничуть не хуже жеманной визитки Алекса Гринблата, RUDOLPH indispensable deer [20] выткано на ней красно-белыми нитками. На остальных оленей ниток уже не хватило. Хотя они и существуют, я даже знаю их по именам: Дэшер, или Потрясающий; Дэнсер, или Танцор; Прэнсер, или Гарцующий; Виксен, или Злобный; Комет, или Комета; Кюпид, или Купидон; Дандер, или Болван; Бликсем, или Молниеносный. Бегущего следом за Домиником верного Наби можно смело назвать Дандером, как же я несправедлива к бедняге-повару!.. С другой стороны, трудно быть справедливой, когда над твоим ухом щелкает ржавыми ножницами какой-то коновал. – Так значит, я ему обязана своим освобождением. Щелк-щелк. – Это было потрясающе. Это было как в кино. Щелк-щелк. – Ну и страху же я натерпелась! Щелк-щелк. – Наверное, это стоило немалых денег. Щелканье прекращается. И голове, лишившейся большинства волос, становится неизмеримо легче. Я вижу пегие невыразительные пряди, они валяются на полу, расстаться с ними совсем не жалко. Как не жалко расстаться с жизнью, в которой приходилось то и дело расчесывать их. В ней было много хорошего, в основном – хорошего, но она потеряна для меня безвозвратно. – Ты уже закончил, Наби? – Почти. – Я спросила о деньгах. Это был неуместный вопрос? – Чтобы вытащить вас, хозяин заложил отель, мадам. * * * …Если бы мне было двадцать и я была бы смертельно влюблена в красавчика Доминика! В этом случае мы ехали бы сейчас в кинотеатр под открытым небом – для парочек на колесах, которым нет дела до происходящего на экране, они заняты лишь собой и механизмом раскладывания автомобильных сидений – в старых тачках он, как правило, заедает. Но мне не двадцать. Двадцать – кому угодно: Сальме, Фатиме, Уме Турман в фильме «Дом, там где сердце» (до самурайского меча еще нужно дожить). Двадцать – кому угодно, но только не мне. И я не влюблена в Доминика. В кого угодно, но только не в него. И механизм раскладывания автомобильных сидений меня не волнует, но только: что сказать человеку, который безнадежно влюблен в меня и во имя этой любви пожертвовал всем? Лучше молчать. Мы едем не в кинотеатр под открытым небом – в Марракеш. Давняя, сокровенная мечта Доминика – она почти сбылась. Жаль, что обстоятельства, которые этому способствовали, лишили Доминика всего. Сам он запретил мне даже говорить о судьбе отеля, что сказал бы дед Доминика, основавший «Sous Le del de Paris», что сказал бы его отец? – Они бы не стали меня осуждать, Сашa. Я не верю Доминику, как не поверила бы его отцу и деду, если бы и впрямь им пришло в голову продекларировать такую глупость. До Марракеша – еще добрых три часа езды, через час начнет темнеть, а пока дорога залита желто-розовым предвечерним светом; все тот же старый «Мерседес» нашего автомеханика, все тот же сидящий за рулем Доминик, лишь я изменилась до неузнаваемости. Radicale brune. Коротко стриженная, в солнцезащитных очках, сейчас никто не признал бы во мне Сашa Вяземски. Тем более что Сашa Вяземски, русской, больше нет. Есть – Мерседес Гарсия Торрес, испанка. Это имя значится в паспорте и водительских правах, которые привез мне Доминик. Мерседес. Прекрасная, как яблоко. Совпадение почти мистическое. Оно нашептывает мне на ухо: все в этой жизни предопределено, все – взаимосвязано, слово – материально, и поэтому нужно осторожно обращаться со словами. Студентик Мишель появился в моей жизни не случайно, Жюль и Джим появились не случайно, Фрэнки был убит – не для того ли, чтобы фактом своей смерти воскресить Мерседес? Хотя почему бы не предположить: Мерседес спаслась? Не села в электричку на мадридском вокзале, а села на велосипед и отправилась к Гибралтару с легким рюкзаком за плечами. А у Гибралтара сменила велосипед на катамаран и оказалась в Марокко. И уже здесь, выскочив за скобки мадридского взрыва, погибла при невыясненных и не таких эффектных обстоятельствах. В некоторых случаях небольшую отсрочку от смерти тоже можно считать спасением. – Откуда у тебя эти документы? – спрашиваю я у Доминика. – Ты можешь не волноваться. Они – настоящие. – Настоящие? Туда же вклеена моя карточка, как они могут быть настоящими? – Они даже лучше настоящих. Человек, который достал их для меня, дает стопроцентную гарантию. Интересно, во сколько вылилась эта «стопроцентная гарантия», какой кусок отеля она оттяпала? Я грешу на бильярдную и часть первого этажа, примыкающую к кухне. – А где карточка самой Мерседес? – Понятия не имею. Зачем тебе карточка Мерседес? – Интересно было бы посмотреть, в чью шкуру вы меня впихнули. Доминику не слишком нравится разговор, веревочкой вьющийся вокруг Мерседес, и он слегка смещает акценты: |