Онлайн книга «Анук, mon amour…»
|
– Мне нужно привыкнуть к этому, – убитым голосом говорит Линн. – К чему? – К тому, что больше я его не увижу. Я тридцать лет не снимала его с пальца… Теперь полоска на безымянном пальце Линн является мне в новом свете: все эти три десятилетия кожа под кольцом была защищена от старения, она так и осталась молодой. Бедная Линн. – Давайте поищем еще, Линн… – Бесполезно. Линн падает в кресло в конце ряда (это то самое кресло, с которого я услышал афро-латинское кофейное «kothbiro») – и закрывает глаза. – Не расстраивайтесь, Линн. – Вы не понимаете… – Ну хотите, я подарю вам другое кольцо? – Какой вы милый, Кристобаль… Милый мальчик… – Нет, правда. Линн смотрит на меня с интересом. Именно – с интересом, ни о каком кокетстве и речи не идет. Еще несколько секунд – и она произнесет фразу на испанском, я ощущаю это физически. Бесцветные (почти как лак на ногтях) губы Линн темнеют, на пергаментные щеки всходит смуглый румянец, даже янтарь на шее выглядит иначе, чем мгновение назад: отблеск безветренного дня коснулся и его. Сейчас Линн скажет фразу на испанском, полную значения фразу на испанском – и мне нечего будет ответить. Я попался. Фраза следует незамедлительно, но обращена она не ко мне, скорее – к светлой полоске на пальце. И это не испанский, как я предполагал. Это не испанский, это самый обыкновенный французский; значительным его делают темные, покрывшиеся коркой губы Линн: – Слава богу. Наконец-то все закончилось. Наконец-то… – Вы о чем? – Давно нужно было от него избавиться. Но я не могла… Не могла… Все эти тридцать лет – не могла. – Мне показалось вы очень дорожите этим кольцом. – Я его ненавижу. – Ненависти на лице Линн нети в помине. – Но… – Давайте больше не будем об этом. Ни слова о кольце. И вот еще что – отметим это событие? – Кровь отхлынула от щек Линн, теперь на них явственно видны склеротические прожилки. Линн стремительно стареет, сейчас она выглядит даже старше, чем в нашу первую встречу в букинистическом. Как будто демоны прошлого, вечно молодые демоны, так долго терзавшие ее, покинули Линн, унесли ее душу в корзине для пикника. А отправиться за ними в Довиль или Сен-Мало у Линн не хватит пороху. – Отметим это событие? – Какое событие, Линн? – Это знак, Кристобаль. Понимаете, знак. И это как-то связано с вами, с вашим появлением. – Глупости, Линн… – В любом случае я вам благодарна… Мы больше не говорим о кольце. Линн преувеличенно весела, пару историй, которые уложились в отрезок от Трокадеро до музея Орсэ (Линн почему-то выбрала именно этот маршрут), можно назвать пикантными, они подходят для завтрака после первой, проведенной вместе ночи: «Ты любишь омлет по-креольски?» – «Обожаю, только побольше сладкого перца»; так вот, секс стоя, в душевой кабинке, имеет один существенный недостаток, нельзя курить, но он умудрялся курить даже в душевой кабинке, и сигарета всегда оставалась сухой, представь себе… с этой сухой сигаретой он напоминал мне самурая… Вернее, его сигарета напоминала мне самурая… – Почему самурая, Линн? – спрашиваю я. – Это так просто, Кристобаль, так просто. Самурай может остаться сухим во время сильного дождя – если хорошо владеет мечом. Мечом можно отражать дождевые капли, разве вы не знаете? – Теперь знаю. – Линн с ее рассуждениями о самураях и сексе в душевой кабинке – пойманная в сеть склеротических прожилок Линн выглядит довольно забавно. – Иногда я думаю, что главное предназначение меча – отражать дождевые капли. – Вы полагаете? – с историей самурайства я незнаком, но и верить Линн на слово не стоит, особенно после метаморфоз с ее лицом на сеансе во Французской Синематеке. – Главное предназначение всегда скрыто от глаз, – хихикает Линн. Не очень-то я доверяю слову «всегда». Анук всегда исчезает, но это не мешает мне надеяться, что когда-нибудь, рано или поздно, я проснусь чуть раньше, чем она выскользнет из комнаты. – Главное предназначение вашего друга состояло в том, чтобы курить в душевой кабинке? – Он курил постоянно, – в голосе Линн появляются странные нотки; кажется, эта часть прошлого до сих пор вызывает у нее удивление. – Он был просто помешан на куреве, сам делал самокрутки, без всяких там машинок. И хранил табак везде, в самых непредсказуемых местах. Интересно, что подразумевает Линн под «непредсказуемыми местами»? Не сливной же бачок в туалете, ей-богу. И какое мне вообще дело до курящего друга Линн? – Можно было открыть холодильник и наткнуться там на табак. На те сорта, которые ему не особенно нравились. – А те, которые нравились? Те, которые нравились, он засовывал в корешки книг. Книг он не читал, но знал о них все. Был в курсе всего, что происходит под обложкой. Подозреваю, что сюжеты доставались ему в подарок, – от выкуренных самокруток. Он сам их делал, эти самокрутки… Постойте, я уже говорила вам о них… Самая подходящая кандидатура для манипуляций с табаком – трагически погибший приятель Линн, впечатлительный приятель Линн, неуспевший стать известным писателем. Но писателей мало интересуют чужие сюжеты. Во всяком случае, те, которые нельзя безнаказанно украсть. Испанцев-леваков тоже не интересуют, не говоря уже о джазменах и министрах сельского хозяйства. Быть может, курящий друг Линн и есть тот парень, который подарил ей кольцо?.. Кольцо с безымянного пальца по-прежнему занимает меня, странно. PARIS LOUNGE: TRANSCONTINENTAL [16]
– Стало быть, это и есть ваша пропавшая подруга, госпожа Масацуга? – Да. На фото она справа. О-Сими Томомори. Вся эта история угнетает меня, господин… – Бланшар. Дидье Бланшар. – У французов такие дивные имена… – Разве? Кстати, вы отлично говорите по-французски. – Французский – моя страсть. С самого детства. И я уже около двух с половиной лет во Франции. Изучаю французскую литературу в Сорбонне. Я аспирантка. – Это вы делали снимки? –Да. – Здесь стоит дата – четырнадцатое мая. Четырнадцатое мая прошлого года. Я понимаю, прошло слишком много времени… – Слишком много… Но у меня отличная память. – Тогда, может быть, вы вспомните точно… Когда исчезла ваша подруга? |