Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
Мышецкий стороною проведал, какова была цель визита сестры к преосвященному. Выяснилось вполне определенное: Додо начинала хлопоты о разводе. Это было похоже на правду. Но в руках Сергея Яковлевича уже имелось письмо из Петербурга: Петя писал, что продал свою мельницу, разлуки не выносит и скоро выезжает в погоню за убежавшей, страстно любимой женой. «По закону она моя», — заканчивал Петя. Сергей Яковлевич перевел взгляд на окна, заполненные ярким солнцем, и в глазах потемнело до ослепления. Снова, как и раньше, вспомнился пролетающий — в полной тишине — мужик с пешнею. Мышецкий схватился за колокольчик. — Огурцов, — спросил он, — тут весною… Помните, когда все таяло, я велел послать дворника на крышу… — Помню, ваше сиятельство. Он еще сверзился! Сергей Яковлевич аккуратно опустил колокольчик, выровнял его посреди стола. Грубое слово «сверзился» как-то остудило его. — Впрочем, — отвлеченно сказал он, — идите, Огурцов. Мне ничего не нужно… В этот день генерал Аннинский сообщил по линии, что на сто двадцатой версте не все благополучно: голытьба, ведущая насыпь, избила двух подрядчиков, ответственные за расчет духанщики разбежались по степи. — Бруно Иванович, — спросил Мышецкий полицмейстера при встрече, — что там за волнения на сто двадцатой версте и следует ли их опасаться? — Пустое дело, — успокоил его Чиколини. — Эта сволочь всегда так: подерется и помирится. За духанщиков не бойтесь: покрутятся, сами жрать захотят и снова отомкнут духаны… Сергей Яковлевич отчасти утешился. Пароходство прислало несколько барж, и Свищево поле понемногу освобождалось от переселенцев. На окраинах города иногда подозрительно умирали обыватели, но строгого карантина для горожан не было. И губерния в основном пребывала в спокойствии. В один из этих дней Мышецкий посетил мастерские железнодорожного депо. Это он сделал не ради любопытства — надо было наладить производство плугов и борон из обрезков железа. Инженерам не хотелось принимать на себя лишнюю обузу, но все-таки они согласились. Тогда, в лагере Аннинского, путейцы говорили, что в Уренском депо относятся к нему доброжелательно. Однако — странно! — поддержки от начальства депо он не встретил. Было несколько обидно, и, возвращаясь вдоль шлаковой дорожки, Сергей Яковлевич попутно заглянул в огнедышащие ворота мастерских. Рабочие его, очевидно, узнали. На выражения восторгов Мышецкий не рассчитывал, но их и не было, этих восторгов. Он протиснулся между колесами паровозов, пригляделся к мастеровым. Задал несколько технических вопросов. Спрашивать о непонятном Мышецкий не стыдился, и ему отвечали — внятно, четко, рассудительно. Его несколько поразило, что рабочие совсем не были похожи на крестьян — с их жалкими или, наоборот, угрюмыми взглядами из-под лохматых шапок. Нет, мастеровые держались вполне независимо, подходили к Мышецкому запросто и, послушав, о чем разговор, так же и уходили, когда надоедало слушать. И еще он заметил: речь пролетариев не была набором ста обиходных слов — нет, перед ним стояли люди, свободно владевшие языком, правильно употреблявшие выражения интеллигенции. И князю стало неловко, что поначалу, надеясь на их безграмотность, он пытался «подделаться» под речь гостинодворского простонародья. — А что… Штромберг? — спросил вице-губернатор. — Я слышал, что он выступал здесь перед вами. — Был грех, — ответил один из рабочих. — Только нам не впритык его речи. Он теперь митингует на сукновальнях господ Будищевых да в красильнях. Вот там его слушают… Три копейки больше — три копейки меньше, это дела не меняет. Нам не нужна лишняя бутылка пива. Мы, господин вице-губернатор, и сами сумеем постоять за себя, если придется… Этот отзыв о социалисте Викторе Штромберге оставил Мышецкого в каком-то раздвоении. Кто-то в губернии ошибался. И очень сильно ошибался в своих расчетах. Но… кто? Сущев-Ракуса, Штромберг, рабочие или же он сам, его сиятельство? И тут он вспомнил того пьяного придурка из черной сотни Атрыганьева, что плясал под окнами, поддергивая штаны. «Глупо!» — сделал князь вывод. Дома он снова полистал протоколы охранки. Никакого Штромберга в них не значилось. Но первое же известие от Чиколини потрясло Сергея Яковлевича. Бруно Иванович долго не мог собраться с духом, чтобы высказать новости слежки. — Ну? — помог ему Мышецкий. — Штромберг? — Да, Штромберг, — сказал Чиколини, — выступал вчера на сукновальнях братьев Будищевых… — Так. И что же? — С таким успехом, ваше сиятельство, что рабочие вынесли его на руках. Кричали «ура» и говорили глупости. Потом организованно пошли бить стекла в конторе фабрики. — Полиция вмешалась? — спросил Сергей Яковлевич. — Конечно. Здесь уже хулиганство. — Были арестованные? — Трое. Зачинщики. — Ну? — И полковник Сущев-Ракуса велел освободить их. Даже приласкал. По червонцу на рыло выделил… — Дальше! — засмеялся Мышецкий. Ему стало вдруг весело — ситуация получалась забавная. — А дальше Штромберг ораторствовал на бойнях. И здесь же выступал против него… Чиколини запнулся. — Кто выступал против? — Простите, ваше сиятельство, но я знаю, что вы этого человека привезли в своем вагоне. — Кобзев? Ну и не стесняйтесь… — Господин Кобзев, — Продолжал полицмейстер, осмелев, — он, ваше сиятельство, все в пику говорил господину Штромбергу, и… очень уж рискованно говорил! — Что же именно? — Штромберг, тот больше на частников валил. А господин Кобзев осмелился коснуться власти… царя! Сергей Яковлевич вдруг почувствовал, как нарастает в нем негодование. Очень спокойно он спросил: — Чем закончился митинг? — Избили, — ответил Чиколини. — Штромберга? — Как можно? Конечно же — Кобзева. — Вот и хорошо… — сказал Мышецкий, отпуская Чиколини. Решил идти напролом. Иван Степанович был вызван им вроде бы по делу о поселенцах. И старик не замедлил явиться. — Если бы я, — начал Мышецкий холодно, — оставался лишь частным лицом, то я, пожалуй, не стал бы обращать внимания на ваши выпады противу существующей власти. Но я облечен доверием этой власти и обязан стоять на страже ее интересов и ее порядков. — И я, князь, — ответил Кобзев, — как частное лицо, мирюсь с тем, что вы поддерживаете порядок, моему разумению не свойственный… — Однако, — перебил его Мышецкий, — даже по праву частного лица я могу иметь к вам, господин Кобзев, или Криштофович, как вам больше нравится, некоторые претензии. |