
Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
![]() «Ягод, что ли?.. Нет, ягодам еще не вышел срок». — Ты кто? — спросил он маленькую девочку. — Мамкина. — А где же твоя мамка? — Ждать велела… «Велела ждать!» Сергей Яковлевич, только что пережив болезнь своего сына, не понимал этой жестокости. Почему-то вспомнился ему профессор Калашников, просивший тысячу рублей за один визит. И все напряжение последних дней вдруг прорвалось изнутри внезапным рыданием. Он выскочил из коляски, прошел мимо детей. — Сергей Яковлевич! — крикнул вслед ему Чиколини. — Что вы, голубчик? Не первый год… Таких ведь много! А всех не пережалеешь… Закрыв лицо, он уходил в глубину Свищева поля, разбрасывая ногами вшивое тряпье и осклизлые под дождем, затерянные в пепле картофелины. Вот ими-то, наверное, и кормились эти брошенные дети?.. По насыпи быстро пробежал паровоз, увозя кого-то далеко-далеко. Может быть, туда — в позлащенный, напыщенный Санкт-Петербург, откуда и он приехал недавно и где даже не знают, что на Руси есть такое Свищево поле. Он вытер слезы. Огляделся. Что ему надо здесь? Зачем он приехал? Острой болью резануло висок. Странная боль. — Вот и воздалось мне! — сказал Мышецкий. …Между холерным бараком и кладбищем еще долго блуждали детские тени с измазанными землей губами. 3 Бал в Дворянском собрании открылся торжественным полонезом. С белокаменных хоров обрушилась музыка, и Уренская губерния показала, на что она способна… В первой паре выступал сам Влахопулов с генеральшей Аннинской, дородной и величавой. Во второй паре шли Мышецкий с ликующей Конкордией Ивановной Монахтиной. Третью пару составляли Алиса с Иконниковым-младшим. Атрыганьев бережно нес перед собой кончики пальцев обворожительной княжны Додо. Нежно-звякающий Сущев-Ракуса предпочел избрать для себя солидную вдову Суплякову, обомлевшую от внимания жандарма. Прокурор — с госпожой полицмейстершей. Полицмейстер — с госпожой прокуроршей. А дальше — скакала и пыжилась мелкотравчатая сошка. Округлив брюшко, выступал Пауль фон Гувениус в паре с жердиной по названию Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Шульц, и замыкал эту уренскую фалангу Осип Иванович Паскаль, выбитый Мышецким из службы по грозному «третьему пункту»… После танцев, на импровизированной эстраде состоялся смотр губернских талантов. Девица Розалия Альбомова с чувством и выражением прочла стихи г-жи Болотниковой «Рассуждение моего дворецкого»: — Скоро свечка так сгорает? — Ванька, слышу я, спросил. — Видно, барыня читает Все Глафиру да Камилл. Да, убытку в этом много… Генеральша Аннинская сразу же фыркнула: — Где она выкопала этот хлам? — Из «Капища моего сердца», — блеснул Мышецкий знанием литературы. Потом три племянника вдовы Супляковой (многотелесые гимназисты, стриженные под гребенку, с большими разухабистыми ушами) исполнили хором мелодекламацию: Заинька у елочки попрыгивает, лапочкой об лапочку поколачивает. «Экие морозцы, прости, господи, стоят, елочки от холоду под инеем трещат. Лапочки от холоду совсем свело…» — Ишь, косые! — сказал кто-то, восхищенный. Племянники запнулись и быстро покраснели. — Дальше! — раздался рык Влахопулова. Из первого ряда грозно подсказала вдова Суплякова: «Вот кабы мне, зайке…» И племянники обрадованно подхватили: «Вот кабы мне, зайке, мужичком побыть, вот кабы мне, зайке, да в лаптях ходить. Нынче мужички-то хорошо живут, нынче мужичкам-то эту волюшку дают — волюшку-свободу, волю вольную, что на все иди четыре стороны: на одной-то — хлебца не допросишься, на другой сторонушке — наплачешься…» Влахопулов стал и погрозил Чиколини пальцем: — Чей стих? — Господина Николая Берга, — ответил полицмейстер. — Проверяли? — спросил Влахопулов в открытую, не стесняясь публики. — Цензурой пропущено. Я-то при чем? — Оставьте! — вступился Сущев-Ракуса за племянников, пожимая ручку вдовы Супляковой. — Я знаю точно: стихи одобрены министерством народного просвещения. — А напрасно… — И Влахопулов сел. Сергей Яковлевич посмотрел сбоку на жену: Алиса восседала, сложив на коленях руки, ладошками кверху. Внимательно прислушивалась ко всему происходящему, еще плохо понимая по-русски. Тогда он повернулся к генеральше Аннинской: — Глафира Игнатьевна, не уйти ли нам с вами? — Погодите, князь. Я до колик обожаю простонародные позорища… Качучу с цветными шарфами, исполненную женами офицеров уренского гарнизона, остались досматривать сами же офицеры. Остальная публика уже потянулась в буфет, привлеченная грохотом бочки с виноградом, прибывшей в дар дворянству от щедрого Бабакая Наврузовича, владельца «Аквариума». Мышецкий провел через весь зал генеральшу Аннинскую: — Как вам понравилось «Рассуждение моего дворецкого»? — Поразительно глупо, князь… Кстати, — напомнила Глафира Игнатьевна, — вы знаете, что на сто двадцатой версте насыпные работы почти приостановлены? — Вот как? — Но мой Семен Романович ведь писал вам об этом. Следует обратить внимание, князь!.. Для лучшей части уренского дворянства был накрыт отдельный стол на сорок персон. Сажали по билетам. Электричество здесь потушили — горели, потрескивая, свечи. Фон Гувениусы к «лучшей» части дворянства не принадлежали, но одного из них (а именно — Павла Ивановича) протащила за своим шлейфом Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Щульц. Мышецкий, косо посматривая, спросил Сущева-Ракусу: — Что делает эта мегера в нашем Уренске? — Неудачные аборты нашим дамам, — пояснил жандарм. — Не мое это дело, а Чиколишкино. — Тоже неплохо. Если раньше губила больших детей, то теперь она убивает их в самом зародыше… Стены банкетного зала украшала галерея портретов былых уренских губернаторов, властителей уренских душ и земель. В хронологическом порядке выстроились парики и камзолы, постепенно сменяясь фрачными сюртуками и галстуками; последним замыкал галерею сам Влахопулов с лентой Белого Орла через плечико, бывший генерал-майор, а ныне статский советник. |