
Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
![]() Губернатор посмотрел на него почти с презрением. — А вам-то, молодой человек, — ответил он, — должно быть особенно стыдно! Мышецкий выскочил как ошпаренный. Но, с другой стороны, он понимал и жандарма: вино-то Аристид Карпович разлил, но выпить ему не давали, — очень неприятное положение. Угрозы через листовки продолжали сыпаться. Прокламации сделались притчею во языцех, их клеили уже на заборах, и однажды Сергей Яковлевич слышал, как на Петуховке распевали: А я шла, шла, шла — прокламацию нашла: не пилося мне, не елось — прочитать хотелось… — О чем он думает, эта старая скважина? — ругался Сущев-Ракуса. — Весь город хохочет. Люди ведь понимают так, что Влахопулов просто боится… Вы не думайте, Сергей Яковлевич, в губернии все знают. Больше нас знают: и про неудачную экспроприацию, и о прочих шашнях тоже… «На что он намекает?» — подумал Мышецкий, но смолчал. Относительно любовных шашней сестры в городе, конечно, уже догадывались. Но вскоре Сергей Яковлевич и сам допустил одну ошибку. Случилось это не на службе, а дома. Однажды, когда на улице шел проливной дождь, к нему постучалась Сана, разряженная в пух и перья. — Ты куда это собралась, Сана? Кормилица рассказала, что ее пригласили крестить младенца у брандмайора, и попросила: — Сергей Яковлевич, дайте мне вашу коляску? Сана вообще никогда не смущалась в общении со своими господами, и эта просьба прозвучала в ее устах вполне законно. Действительно, на улице — дождь… — Конечно же, Сана, — разрешил Мышецкий. — Возьми! Он с удовольствием пронаблюдал, как выкатилась из ворот коляска, как отдал честь городовой, как скинул кто-то шапку. Впрочем, и городовой и прохожий сразу поймали себя на ошибке, но Сергею Яковлевичу стало смешно. Он прошел к Алисе и сказал: — Ты бы только видела, дорогая, какой великолепный выезд имела сейчас наша Сана. А как величаво держится! — Разве она поехала в нашей коляске? — забеспокоилась жена. — Но как ты мог позволить? — А почему бы и нет? Не шлепать же ей под дождем. — Не забывай, однако, — напомнила Алиса Готлибовна, — в этой коляске выезжаю и я, жена вице-губернатора. И ты подумай, Serge, что скажут в губернии?.. И губерния сказала: по Уренску, как-то исподволь, пошли нехорошие слухи. Сана была причислена к фавориткам. Местное жулье, вроде Паскаля, уже пыталось воспользоваться ее мнимым положением. С черного хода потекли на имя Саны подношения: куски шелка, кульки с изюмом, дешевые украшения. Сана оказалась порядочной женщиной: сама рассказала Мышецкому, что о ней стали думать, и предъявила набор подарков, при виде которых князя бросило в дрожь. — Ну, милая Сана, — сказал он, — ты тогда хорошо прокатилась… А я здорово пролиберальничал! Вскоре при встрече с Конкордией Ивановной Мышецкий почувствовал какое-то недовольство, выраженное на скупо поджатых губках уренской красавицы. На прощание Монахтина погрозила ему пальчиком: — А вы озорник, князь. Шалите? Потом появилась Додо и с лихвой добавила в эту глупую историю перцу. — Сережка, — выговорила она по-родственному, — ты ведешь себя неприлично. Зачем ты выставил напоказ свою связь с этой деревенской бабой? — Опомнись, Додо! — убеждал ее Сергей Яковлевич, клятвенно складывая руки. — Какая баба? У меня и помыслов нет о Сане. — Ну, не знаю, — отозвалась сестра задумчиво. — Неужели ты весь в меня? Мог бы ограничиться и госпожой Монахтиной! — Да о чем ты? — затравленно огляделся Мышецкий. — Почему я должен следовать этой скотской традиции? Я не имею с Конкордией Ивановной никаких отношений! — Но ты же бываешь у нее? Так кто же тебе поверит? Эта дама состоит при губернском управлении для вполне определенных обязанностей… Сергей Яковлевич стал мучиться — тяжело, без лишних слов, безысходно. Сидел в кресле, обхватив голову, и качался. — Какая подлость, — стонал он, — какая грязь… И меня уже в нее обмакнули. А что будет, если дойдет до Алисы? — Не торопись, — утешила Додо. — Жена всегда узнает последней… Кое-как собрался Мышецкий с силами, пошел на службу. Увидел Сущева-Ракусу и подумал: «Боже, до чего мне все надоело… В отставку подать, что ли?» — Ну, как? — спросил машинально. — Его превосходительство подписал? Грозно ответил полковник: — Подпишет… Я спущу на него такого кобеля с цепи, что он не отвертится. Мне это надоело. — Кого же именно? — полюбопытствовал Мышецкий. — Вам скажу, — признался Сущев-Ракуса. — Одному только вам. По дружбе… Сейчас еду к Конкордии Ивановне, она уже науськанная. Дело знает! — Желаю успеха, — отозвался Сергей Яковлевич равнодушно. Вечером видели Монахтину, которая проезжала по городу со скорбным лицом, одетая во все черное; в руке она держала, выставив напоказ, молитвенник в роскошном переплете. Лошади развернули фаэтон на углу Пушкинской и покатили в сторону монастырского подворья. — Все ясно, — догадался Мышецкий. — Поехала снимать цепь с кобеля… На следующий день он спросил жандарма: — Скажите, полковник, сколько вы ей дали? Аристид Карпович крутанул смоляной кончик уса: — Что вы, князь! Такая дама деньгами не берет… В присутствии вдруг сразу все стихло, и в этой тишине отчетливо простучала клюка преосвященного. — Явился, — шепнул жандарм, начиная креститься. Мелхисидек выражений в своем гневе выбирать не любил. — Нечестивец! — раздалось его рычание. — Крррамолу греешь, яко змия на сосцах своих?.. Тррепещи! Аспид ты, скнипа из волосьев Иродовых! Бога, бога-то — помнишь ли? Кто-то из догадливых подбежал и в страхе захлопнул губернаторские двери. Стало совсем тихо. Чиновники передвигались меж столов на цыпочках, не смели подойти к звенящему телефону, пьяненький Огурцов затеплил лампадку в канцелярии. Аристид Карпович еще раз широко перекрестился в угол — на карту Уренской губернии: — Пойдемте, князь. Кажется, уговорили… Навстречу им уже шел Мелхисидек, тряся бородищей, сверля все живое огненными глазами. Завидев Мышецкого, он вдруг остановился, полусогнутый от дряхлости, ни с того ни с сего крикнул: — И ты, бес? Постучал клюкой дальше. Сущев-Ракуса взял Мышецкого за локоть: — Не придавайте значения. Он и меня костит почем зря… За длинным столом, как сырое тесто, расплылся губернатор Влахопулов, посрамленный и жалкий. |