Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Ей-богу, не знаю. — Мышецкий действительно не знал: не затем же он поджигал эти салганы, чтобы обогатить кого-то. Жандарм раздраженно (как показалось Мышецкому) отбросил от себя портсигар, спросил в упор: — Как вы думаете, князь, зачем Конкордия Ивановна застраховала эти салганы на крупную сумму? — А разве… разве она владелица? — Конечно. Через подставных дураков. Одного не пойму, — задумался жандарм, — как она могла извернуться? Ведь о пожаре-то она действительно не могла знать… Сущев-Ракуса протянул руку через стол и взял Мышецкого за мизинец: — Вы ей ничего не говорили?.. Кое-как Сергей Яковлевич отбоярился от пытливых вопросов жандарма. Полковник не поленился проводить вице-губернатора до крыльца. — Милый князь, — сказал он, — не пора ли вам вкусить от нашего плода?.. Не откажите вечерком подъехать к «Аквариуму». Мне хотелось бы познакомить вас с одним человеком. — Что это за человек, полковник? — Умный человек, — ответил жандарм. 5 Сергей Яковлевич застал Влахопулова в одиночестве. — Самон Гераклович, вы слышите? — спросил он, показав на окна, за которыми качались золоченые хоругви. Губернатор потрогал пальцем качавшийся зуб. — А ну их… Господи, первый раз, что ли? Три копейки больше, три копейки меньше… Ну а если пять копеек? Пошумят и разойдутся. Не о том голова болит у меня, голубчик! — А что же? — Да Дмитрий-то Федорович — интересуется… — Ну и как же? Влахопулов жалостливо скособочил рот: — Милый вы мой, так я же сгоряча телеграфировал ему, что лес-то уже продал. Дмитрий Федорович денег ждет. — Пятьдесят тысяч? — Да. А где мне их взять-то? — Не покупают? — Берут. Только вот… У-у, жиды проклятые! — выругался губернатор. — Тридцать тысяч дают, и только. А где мне еще двадцать достать? Да, Влахопулов теперь сидел крепко. Запомнит, как торговать чужими дровишками! Понятно, что ему теперь не до беспорядков в губернии. Лесок бы продать, а там — тьфу! Симон Гераклович опять потрогал зуб. — А мне в сенат надо, — сказал он печально. Мышецкий встал, поклонился и пошел к выходу, но Симон Гераклович даже не заметил его ухода. Чиколини пришел с недоброй вестью: — Ваше сиятельство, задержанный поджигатель и впрямь спятил. Просит о свидании с вами. Говорит, что вы его хорошо знаете… — Ну и скотина! — сказал Мышецкий, настораживаясь. Он расспросил о приметах. Личность задержанного внушала большие опасения. Особенно — нехватка на руке двух пальцев. — Будто лошадью откушены, — заметил Чиколини, а Сергей Яковлевич вспомнил: «…или потерянных в рубке». Надо было срочно опередить прокурора. Самому! — Вот что, Бруно Иванович, — сказал он. — Приготовьте на завтра арестованного к допросу. До меня его не тревожить. — И не жалко вам времени, князь? — Когда-то меня считали опытным юристом. Мне прочили быструю карьеру по судебному ведомству… Итак, до завтра! Вечером, как и было условлено, Сергей Яковлевич подкатил к «Аквариуму». Бабакай Наврузович, очевидно, был предупрежден — поджидал князя внизу, сразу же повел его наверх: — Сюда, ваш сиятельств, сюда… не оступитесь! Он распахнул перед ним тяжелые ширмы, и полковник Сущев-Ракуса поднялся навстречу с дивана: — Садитесь, князь. Я уже распорядился об ужине… Мышецкий сел, и в кабинет неслышно вошел Виктор Штромберг в ладно пошитом смокинге, с гвоздичкой в петлице: — Честь имею, господа! — Кто-нибудь видел, как вы проходили сюда? — спросил его Аристид Карпович. — Кроме татарина — никто. — Замечательно… Вы, князь, удивлены? Сергей Яковлевич подтянул на коленях брюки, закинул ногу на ногу, постучал папиросой по крышке портсигара. — Аристид Карпович, — ответил он, — я ведь тоже умею предугадывать события. Встреча с господином Штромбергом для меня не явилась неожиданной… Он принюхался к запахам пищи и отложил папиросу: — Давайте ужинать, господа. Я чертовски голоден… Так они и сделали для начала — стали ужинать. Разговор долгое время кружил около мелочей, но Штромберг в нем не участвовал. Жандарм ел с отменным аппетитом. Мышецкий тоже — с не меньшим. Штромберг поддерживал свой дух исключительно трезвой водой, хотя вина на столе было достаточно. Сергей Яковлевич сам воткнул палку в муравейник. — Ну-с, господин Штромберг, — начал он, — слышал я, что для вящей убедительности социалистических идей вы используете в своих речах нецензурные выражения? Объясните, пожалуйста: вас так лучше понимают, наверное? — Что ж, иногда этот соус обостряет грубую пишу, — признался Штромберг. — К тому же, как бывший офицер флота его величества, я не могу отказать себе в удовольствии посыпать сказанное солью. — Бывший офицер… Вот как? — призадумался Мышецкий. — Да. Однако же с вами, князь, мы найдем другой язык, недоступный пониманию там… на улицах. Сущев-Ракуса поднял короткий тупой палец. — Вот! — сказал он. Штромберг, видимо, начинал волноваться. Где-то сейчас решалась его судьба, и, отставив воду, он налил себе тягучей марсалы. — Согласитесь, князь, — говорил он, — что Россия не походит на другие страны? — Да, — согласился Мышецкий, — ее колорит особый. Порою тускло-серый, но иногда и раздражающе резкий. — Мы просты, как горох, — сказал Сущев-Ракуса. — Вот именно, — горячо подхватил Штромберг. — Задумываясь над колоритом России, я всегда невольно представляю себе низший организм животного мира. Моллюск или некое ракообразное… Удивительная приспособляемость! И поразительная примитивность воссоздания утраченного. Я разрезаю амебу пополам, но она продолжает жить… В этот момент Штромберг показался Мышецкому смешным: зачем он пытается блеснуть? Дело, господа, дело! Понял это и Сущев-Ракуса. — Короче! — строго приказал он. — Нам сейчас не до философии. Плюньте на амебу и начинайте прямо с яйца. Штромберг заметно покраснел от этого окрика, но быстро овладел собою. — Короче, — сказал он, растворив прохладную устрицу, — примитивность русского народа требует и примитивных методов руководства им! Нас можно жарить, мариновать, солить, крутить в проволоку — мы только обновляем при этом клеточки… |