Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
Хмель из головы Мышецкого разом вышибло: — Вы так думаете? — бормотнул он, становясь жалким. Штромберг казался равнодушным, но его большой рот растянулся в мстительную улыбку. — Женщина, — произнес он, — способна возбуждать мужское общество гораздо энергичнее мужчины! В оценке стадной психологии профессор Сигиле отводит ей почетное место… «А-а… чтоб вы все провалились!» — Сергей Яковлевич решил выпутывать ноги из этого зубатовского болота. — Но вот… депо? — сказал он, обретая силу. — Там народ грамотный. Что там, господа? Штромберг посмотрел на жандарма, жандарм посмотрел на Штромберга, и оба они уставились на Мышецкого. Вице-губернатор поднялся из-за стола. Проверил, как ему стоится. — Я поддержу вас, — закончил он, — когда рабочие депо поддержат вас! Всего хорошего, господа… Он вышел из ресторана на улицу. «Зажать!» — вот чего хотелось ему сейчас, стиснуть чью-то хрипящую глотку и не разжимать пальцев до тех пор, пока не посинеет падаль… И снова перед ним встал извечный вопрос: «Кто виноват? Почему среди умного и доброго народа процветают дешевые демагоги, люди без совести и сердца?..» Он решил написать Плеве: «Дорогой Вячеслав Константинович, так-то и так-то… В моей губернии сам дьявол ногу сломает, а посему помогите разобраться». Ну, слова-то он найдет! И суровый человек в камгаровом сюртуке, похожий обличьем на скромного сельского пастора, не задержит с ответом. Но 15 июля под Плеве рванули бомбу на Обводном канале, и Мышецкий заплакал, узнав из газет подробности убийства. Сипягин — Плеве. Что-то будет? Вспомнил князь пьяную бабу и ее проспиртованный голос «А таперича што же это и вы-ходии-ит?» Не выдержал — заплакал, сидя над раскрытой газетой: — Вечная память… Вечная память… Ненароком заскочил в кабинет Борисяк, сначала испугался, увидев Мышецкого плачущим, но потом заметил портретик Плеве в траурной рамке и, затворив двери, оставил князя в слезливой интимности. 6 Сергей Яковлевич навестил генерал-лейтенанта Панафидина. Коротко объяснил ему суть дела. Есть человек, в котором он-де лично заинтересован, и нельзя ли этого человека с первым же эшелоном выпихнуть из губернии куда-нибудь подальше. Например, в Маньчжурию? — Хорошо, — сразу понял его генерал-«сморчок». — Я как раз готовлю эшелон запасных… Надеюсь, его можно отправить солдатом? — Большего он и недостоин, — ответил Сергей Яковлевич. — Очень жаль честных людей, но этому негодяю, поверьте мне, только и место в могиле. — Обещаю вам, князь, — закрепил разговор Панафидин… Кобзев пришел к Мышецкому с сообщением, что сегодня ночью жандармы провели у него обыск, и снова попросил уволить его от причастия к делам губернии. — Просто я не желаю, князь, приносить вам дальнейшие огорчения. Вы и так были достаточно добры ко мне… Сергей Яковлевич вздохнул и спросил о другом: — Что Борисяк? — Борисяк склоняется к большевизму… — И вы его осуждаете за это? — спросил Мышецкий. — Да. — А вот я осуждаю вас обоих. Где же правда? Кобзев кашлянул, оглядел стены: — Я всегда был откровенен с вами… — И я, — ответил Мышецкий. — Видите ли, — заговорил Кобзев снова, — санитарный инспектор Борисяк почему-то считает, что зубатовская пропаганда «полицейского социализма» в конечном итоге льет воду на мельницу великих реформ будущего! — Представьте же себе, — ответил Мышецкий, — я тоже так считаю. У лжи век короткий… Но я же — не большевик! Вы это знаете. Кобзев усмехнулся: — Ничего не было бы глупее видеть вас в этой ситуации. Однако же я… — Простите. кто это — вы? — нахмурился Мышецкий — Социал-демократ, да будет мне позволено произнести это слово перед слугой его величества? — Ничего, я не сгорю со стыда! Продолжайте… — Я, — продолжал Кобзев, — не считаю возможным для себя пользоваться услугами некоего пройдохи Штромберга, причисляющего себя к святыне социализма. — А пройдохе Штромбергу, — ядовито заметил Мышецкий, — вы и не нужны. Можете не пользоваться его услугами! Кобзев неопределенно махнул рукой: — Борисяк глуп и не понимает. Ничего не понимает… Мышецкий прикусил потухшую папиросу. Бить так бить: ему уже казался далеким этот человек. — Послушайте, Иван Степанович, — сказал Сергей Яковлевич, — а не кажется ли вам, что вы предали своего товарища? — Я воспитан на идеалах прошлого, — возразил Кобзев, не смутившись. — И во мне этот недостаток не отыщется… Когда вы могли заметить мое предательство? — Именно сейчас… — Но вы же честный человек, князь! И вы… — Да, пожалуй. Это-то вас и спасет. Но я не удивлюсь, если полковник Сущев-Ракуса подсунет мне завтра ордер на ваше арестование. — А вы его подпишите, князь. Не стоит мучиться. — И я это сделаю… Мне плевать на все ваши партии. Я знаю только Россию и… свою Уренскую губернию. И я… вы правы, я честный человек. Я честно вам об этом заявляю: или же вы прекратите мутить народ — или будете арестованы! — Естественный конец, — ответил Кобзев. Опять заломило висок. «Неужели эта боль не случайная? Черт возьми, ведь я еще так молод, так много сил…» Сергей Яковлевич решил избавиться от боли и позвонил в колокольчик: на пороге выросла фигура Огурцова. — Закройте дверь, — сказал ему Мышецкий. — На ключ! Секретарь канцелярии исполнил приказание. — Теперь пройдитесь, дружок, по этой половице. Огурцов кое-как прошелся. — Зачем это вам? — спросил он с грустью. — Меня уже с детства в сторону клонит… — Ладно, — сказал Мышецкий, пряча глаза. — Водка есть? Огурцов долго молчал, потрясенный. Потом сказал: — Ваше сиятельство, отвернитесь на чуток. Мышецкий отвернулся. — А теперь повернитесь, ваше сиятельство. Мышецкий повернулся: перед ним стояла бутылка. — На себе носите? Ну, так и знал. — Полсобаки только, — вздохнул Огурцов. — Да и то на донышке. Если бы вы раньше сказали… — Да вы что? Не пьянствовать же я собираюсь. Вылью глоток — и все! Налейте… Они выпили, и Огурцов вдруг заявил: — Ваше сиятельство, вижу — добрый вы человек, но… как бы не обидеть вас? — А что такое? — Бегите, — прошептал Огурцов. — Бегите отсюда куда глаза глядят. Сожрут вас здесь… Жалко мне вас — потому и говорю так-то! |