Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
Устрица никак не давалась Штромбергу, и Сущев-Ракуса раздраженно прикрикнул: — Да вытяните ее ложкой, и дело с концом! Короче. — Сложные органы еще не пристали к нам, — продолжал Штромберг, — но старые уже отсечены. Мы приспосабливаемся!.. Мышецкий перебил его болтовню — властно и резко: — Скажите, вы зачем устроили забастовку? — Я… Рука вице-губернатора невольно вскинулась для оплеухи. Сущев-Ракуса перехватил его руку — локоть Мышецкого погрузился в салаты. — Князь, князь! Что вы, князь? Недоеденная устрица Штромберга очутилась на полу и противно пискнула под каблуком. — Мерзость! — выкрикнул Мышецкий. — Зачем вы меня сюда позвали? — Он повернулся к жандарму: — Полковник, почему я должен сидеть за одним столом с провокатором? Штромберг сдернул с себя салфетку, швырнул ее на пол. — Я все-таки офицер флота, — сказал он. — Лейтенант… Он направился к выходу, но вслед ему полетела тарелка. — Вот только посмей, — прошипел Сущев-Ракуса. — Я не посмотрю, что ты в Сингапуре бывал… Мы не такие занозы из пятки вытаскивали! Вернись и сядь… ты, Витька! Штромберг остановился. — Мы не приспосабливаемся, — сказал ему Мышецкий. — Нет, мы активно и честно участвуем в событиях! Аристид Карпович вдруг стал целовать Мышецкого в плечико: — Князь, душа вы моя… Сергей Яковлевич! Да господь с вами, голубчик! Он же сдуру… Интеллигент ведь! Хлебом не корми — поговорить дай. Вот и ляпнул так, что трава не растет. Ваша правда, князь: какие мы к бесу амебы? Надо будет, так хоть какого порося сожрем!.. Мышецкий высвободился из объятий жандарма, взял громадный бокал и наполнил его до краев. Выглотал до дна — весь. Его передернуло: — Бррр… Что это было, Аристид Карпович? — Да вы же коньяк хватили, голуба моя. — Ну и черт с ним. — Мышецкий хлопнул по дивану. — Лейтенант Штромберг, садитесь! Ваше понимание русского народа меня никоим образом не устраивает. Но… садитесь. Штромберг — мрачный — сел. Отпихнул ногой под стол раздавленную устрицу. Бразды управления разговором взял в свои руки уренский жандарм. — Потом обнюхаемся и притремся, — грубовато сказал он. — Дело не ждет… Дадим народцу погулять, а забастовку станем гасить на следующий вторник! Тебе (он повернулся к притихшему Штромбергу) пропадать не дадим. Авторитет нужен… Сказал, что три копейки лишние будут — и будут три копейки рабочему классу. Кровь из носу у Монтекки и Капулетти выпущу, а на своем поставим… Аристид Карпович долго водил над столом вилкою, не зная, на чем остановить выбор. Отбросил вилку и рукою взял себе огурчик (любил он огурчики). — Если мы, — продолжал полковник, затаенно рыгнув в сторонку, — если мы не отвлечем рабочих от вопросов политики — грош цена нам, господа! Пусть рабочий уткнется в свою кастрюлю да заводит граммофон, а дальше — ни гуту! Сергей Яковлевич ощутил себя пьяноватым: коньяк ударил откуда-то снизу, растекся по всему телу. — А куда же? — спросил он. — Куда вы их отвлечете? — Только в область чисто экономических задач. А такие задачи действительно существуют… Вот этот лейтенант говорил тут о примитивности, да не с того конца начал. А вы, князь, сразу же и в драку! Тоже нехорошо… Мышецкий кивнул. — Извините, — сказал он Штромбергу. — Без працы не бенды кололацы. — Ничего, — простил тот князя. — Я бил и меня били. Без этого в политике, как и на флоте, никак нельзя… — Далее! — продолжал жандарм. — Три копейки — это уже доброе начало. Пусть рабочие осознают свою силу как экономической организации и все ничтожество работодателей. Местных саввушек да тит титычей я щадить не намерен. Что они мне — кумовья, сватья? Плевать мне на них с высокой башни, пусть их трясут как грушу… Так им и надобно! — Но это еще не все, — деловито заметил Штромберг. — Воспитание рабочих в духе патриотизма тоже входит в нашу задачу. Православие и народность — вот та закваска, на которой следует замешивать добрую квашню нашей пропаганды! — С чего же начнете, господа? — спросил Мышецкий. — Как ни странно, князь, с выдвижения требования о закрытии публичных домов. — Не всех, конечно! — добавил Аристид Карпович. — И части кабаков, — продолжал Штромберг. Сергей Яковлевич недоверчиво хмыкнул: — Занятно! Хотя… Да, в этом что-то прощупывается! Сущев-Ракуса, просияв, подлил ему вина: — Пейте, князь. Это еще не все… Штромберг, расскажите о читальнях для рабочих. Штромберг охотно рассказал: — Рабочих надо сомкнуть вокруг общества трезвости. Создать в городе чайные, проводить лекции в нужном нам духе. Маркса мы подменим Струве, и от «Капитала» один переплет останется… Мы откроем глаза народу, что если враг и существует, то это — стяжатели-капиталисты, пьющие кровь из груди рабочего! Палец жандарма снова гордо реял над закусками. — Но, — сказал Сущев-Ракуса, — ни в коем случае не правительство. Князь, обратите на это особое внимание. Как облеченный доверием власти, вы… — Я понимаю, — кивнул Мышецкий согласно. — Спокойствие Уренской губернии будет обеспечено изнутри, — внушительно заключил полковник. — И ваше губернаторство воссияет! Воссияет, — повторил жандарм упоенно. Сергей Яковлевич размашисто отодвинул от себя тарелки, лег локтями на стол. — Вы, кажется, опьянели, князь? — Нет, полковник. — Ну, так скажите — что вы думаете? — В основе я согласен. Кое-что мне просто нравится в этом. Читальни, чайные, закрытие кабаков… Хорошо! Я всегда был врагом спаивания народа. Я писал об удешевлении чая… Штромберг невольно подался вперед, ища одобрения: — Я знал, мы знали, мы не сомневались, что вы поддержите нас, князь! — Но… — Мышецкий пошевелил перед собой пальцами. — Пока вам удалось, господа, вовлечь в свое экономическое движение только кожевников и мясников. Люди эти по своему духу чем-то перекликаются с теми бугаями, которых возглавляет господин Атрыганьев… Так ведь? — Предводитель ни при чем. Но Евдокия Яковлевна, — процедил жандарм, — будет предупреждена мною. Никаких эксцессов противу бастующих я ей не позволю… Имя Додо прозвучало внезапно, как выстрел из-за угла. — Но… при чем здесь моя сестра? — похолодел Мышецкий. Аристид Карпович не спеша дохрустел огурчик до хвостика и сделал удивленное лицо: — Неужели вы не знаете, князь, что ваша сестрица оттеснила Бориса Николаевича на задворки? Госпожа Попова настроена более агрессивно в своем патриотизме, что весьма импонирует Уренскому союзу истинно русских людей… |