Книга Цветы зла, страница 33 – Шарль Бодлер

В подушках юношей отравленной мечтой;

Когда, как красный глаз, от лампы свет багровый

Пятно кровавое на день бросает новый,

Когда ослабший дух, с себя свергая плоть,

Как лампы — день, ее не может побороть;

И словно милый лик, где ветер свеял слезы,

В дрожащем воздухе плывут ночные грезы;

Вот час, когда нет сил творить, любить, лобзать.

Над крышами домов уж начал дым всползать;

Но проститутки спят, тяжелым сном обвиты,

Их веки сомкнуты, их губы чуть раскрыты;

Уж жены бедняков на пальцы стали дуть,

Влача к огню свою иссохнувшую грудь;

Вот час, когда среди и голода и стужи

Тоска родильницы еще острей и туже;

И если закричит, пронзив туман, петух,

Его напев, как вопль, залитый кровью, глух.

Туманов океан омыл дома столицы,

Наполнив вздохами холодный мрак больницы,

Где внятнее теперь последний горький стон;

Кутила чуть бредет, работой утомлен.

В наряде розовом и призрачно-зеленом

Заря над Сеною с ее безлюдным лоном

Скользит медлительно, будя Париж, — и вот

Он инструменты вновь заботливо берет.

В бутылках в поздний час душа вина запела:

«В темнице из стекла меня сдавил сургуч,

Но песнь моя звучит и ввысь несется смело;

В ней обездоленным привет и теплый луч!

О, мне ль не знать того, как много капель пота

И света жгучего прольется на холмы,

Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа,

Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы!

Мне веселей упасть, как в теплую могилу,

В гортань работника, разбитого трудом,

До срока юную растратившего силу,

Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном!

Чу — раздались опять воскресные припевы,

Надежда резвая щебечет вновь в груди,

Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы

И, над столом склонясь, на локти припади;

В глазах твоей жены я загорюсь, играя,

У сына бледного зажгу огонь ланит,

И на борьбу с судьбой его струя живая,

Как благовония — атлета, вдохновит.

Я упаду в тебя амброзией священной;

Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,

Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный

И лепестки раскрыл божественный цветок!»

При свете красного, слепого фонаря,

Где пламя движется от ветра, чуть горя,

В предместье города, где в лабиринте сложном

Кишат толпы людей в предчувствии тревожном,

Тряпичник шествует, качая головой,

На стену, как поэт, путь направляя свой;

Пускай вокруг снуют в ночных тенях шпионы,

Он полон планами; он мудрые законы

Диктует царственно, он речи говорит;

Любовь к поверженным, гнев к сильным в нем горит:

Так под шатром небес он, радостный и бравый,

Проходит, упоен своей великой славой.

О вы, уставшие от горя и трудов,

Чьи спины сгорблены под бременем годов

И грудою тряпья, чья грудь в изнеможеньи —

О вы, огромного Парижа изверженье!

Куда лежит ваш путь? Вокруг — пары вина;

Их побелевшая в сраженьях седина,

Их пышные усы повисли, как знамены;

Им чудятся цветы, и арки, и колонны,

И крики радости, покрытые трубой,

И трепет солнечный, и барабанный бой,

Рев оглушительный и блеск слепящий оргий, —

В честь победителей народные восторги.

Так катит золото среди толпы людей

Вино, как сладостный Пактол [103] , волной своей;

Вино, уста людей тебе возносят клики,

И ими правишь ты, как щедрые владыки.

Чтоб усыпить тоску, чтоб скуку утолить,

Чтоб в грудь отверженца луч радости пролить,

Бог создал сон; Вино ты, человек, прибавил

И сына Солнца в нем священного прославил!

Чтоб пить свободно, я убил

Свою жену: она, бывало,

Всю душу криком надрывала,

Коль без гроша я приходил.

Как воздух чист, как много света!

Я счастлив счастьем короля…

Когда с тобой сошелся я,

Такое же стояло лето!

Мне жажда грудь на части рвет;

Чтоб жажды той уменьшить силу,

Пускай вино ее могилу

До края самого зальет!

Я бросил труп на дно колодца

И груду целую камней,

Сломав забор, воздвиг над ней.

О, где же столько сил найдется!

Словами ласки и любви,

Во имя клятв неразрешимых

И счастья дней неизгладимых,

Мелькнувших в сладком забытьи,

Я сам назначил ей свиданье!

Она же в час вечерней тьмы

Пришла! — Безумное созданье!

Быть может, все безумны мы!

Она была еще красива,

Хоть вся давно изнемогла,

И я, любя ее ревниво,

Сказал: «Уйди из мира зла!»

Тоска мне сердце вечно гложет,

В толпе ж, что каждый миг пьяна,

Ее никто понять не может

И саван сделать из вина.

Она, как мертвые машины,

Без пытки, без огня в крови,

Клянусь — хотя б на миг единый

Не знала истинной любви

С ее очарованьем черным,

С кортежем дьявольским страстей,

С отравой, слез ручьем позорным

И стуком цепи и костей.

Вновь одинокий и свободный,

Я буду вновь мертвецки пьян;

Забуду боль сердечных ран,

Улягусь на земле холодной

И буду спать, как грязный пес.

Быть может, тормозом вагона

Иль острой шиною колес

Мне череп раздробит: без стона

Я встречу смерть; не все ль равно,

Когда над Богом, Сатаною

И Тайной Вечерей Святою