Онлайн книга «Катилинарии. Пеплум. Топливо»
|
– Мы глубоко уважаем тело за его красоту. – Иначе говоря, если тело некрасиво… – Какую ценность может представлять тело, лишенное красоты? – Очень большую – для его обладателя. – Никто не является хозяином собственного тела. Оно принадлежит сообществу. – То есть сексуальному сообществу? – Нет. Сексу в наш век не придается особого значения. – А когда-нибудь придавалось? Секс в лучшем случае был темой для разговоров: на мой взгляд, во все времена к нему относились пренебрежительно, даже тогда, когда на словах его превозносили. – Тело каждого принадлежат эстетическому сообществу. Быть окруженным людьми с прекрасной внешностью совершенно необходимо. – Я тоже всегда так думала. Но, по-моему, ужасно, что это возвели в принцип государственного правления. – Это типично для вашей эпохи. Каждый кичился своими идеями, но стоило правителю прислушаться к одной из них, раздавались крики негодования. – В ваших словах есть доля истины. И все же принцип эстетического сообщества меня настораживает. – Принуждать людей следить за своей красотой безнравственно? Вспомните ваше время, когда некоторые запускали свое тело и при этом совсем не стеснялись выставлять его напоказ самым отвратительным образом… – Я все это помню. Но лекарство мне представляется хуже самой болезни. И потом, в мое время, увидев красивого, грациозного человека, я испытывала волнение, словно от неожиданного подарка. Я думала: «Он или она постарались быть красивыми, чтобы превратить этот день в произведение искусства». А сейчас, если мимо пройдет человек, обладающий красивым телом, мне останется думать лишь: «Гляди-ка, вот человек, который уважает закон». – Именно так. Вы напоминаете мне кретинов из двадцать второго века, восклицавших «Власть – поэзии!» – Я не имела удовольствия познакомиться с двадцать вторым веком. – Считайте, вам повезло. Вы избавлены от худшего. – Худшее – это двадцать второй век? – Я здесь не для того, чтобы читать вам лекцию по истории. – А вы не могли бы хотя бы в общих чертах рассказать мне про шесть прошедших веков? – Я вам уже объяснял: наша история – это история энергии. – Не очень понятно. Хотелось бы побольше подробностей. – Довольствуйтесь тем, что мы вам даем. – Ага. Представляю, сколько всего вы скрываете. – Вы можете догадаться, что мир не был идеален. – Вам стыдно, да? – Стыдно – мне? Когда речь идет о событиях, происходивших до моего рождения, на вас лежит бо́льшая ответственность за них, нежели на мне. Это вам следует стыдиться, дорогуша. – Во имя того, что вы называете «коллективной ответственностью», так? – Да. – Скажите, Цельсий, как я могла бы избежать этой вашей коллективной ответственности? В одиночку отказаться от электричества, газа, бензина? И что бы это дало? – Ничего. – Так что тогда? Стать террористкой? Подложить бомбу крупным потребителям энергии? Вам бы доставило это удовольствие? – Меня бы это насмешило. – Ну вот. Сами видите, что ничего сделать я не могла! – Да. И вы тут совсем ни при чем, не так ли? – Само собой. От меня ничего не зависело. – А разве от вас не зависело просто открыть глаза? Вы были писателем: разве вы не могли написать книгу о катастрофе, которая вот-вот разразится? – Я не пишу книг в таком жанре. – Замечательный ответ! Вы напоминаете мне Брахама, романиста двадцать первого века, который отказывался писать о нищете своего народа под тем предлогом, что он не умел правильно писать фамилии соотечественников! – Своего народа? Какого народа? – Вас это не касается. Мы говорили о вашем времени. Итак, вы не пишете книги в таком жанре. А можно узнать, в каком? – Ну… э-э… сложно сказать. – Не мямлите, а объясните толком. О каких проблемах вы рассуждали в ваших книжках? – Рассуждала? Но я не философ. Это были всякие истории, в которых происходили разные вещи. – «Истории, в которых происходили разные вещи»! Весьма изысканная литературная концепция! – Ну да. Жубер, величайший моралист и друг Шатобриана, писал: «Великая книга – это книга, куда можно поместить много разных вещей». – Чем дальше, тем лучше. Вижу, вы принадлежите к интеллектуальным сливкам своего поколения. – Зря вы высмеиваете Жубера. Его книги слишком малы для вас. – А ваши, как я понимаю, еще меньше? – О, я обожала паясничать и заполняла этим целые страницы. – Какой пример благородной философии! – Философия тут ни при чем, просто ничего лучшего я не придумала. А еще вам следует научиться снисходительности, ведь вы, мой славный Цельсий, только на то и годитесь, чтобы людей во времени перемещать… – Не только людей! – Ах да, людей и извержения вулканов. Всякое ремесло достойно уважения. – Вы надо мной издеваетесь? – Я бы себе не позволила… – Ну, а я не собираюсь лишать себя этого удовольствия, сочинительница бросовых книжек! – Не ругайте книги, которых вы не читали. – Да я и без того себе их представляю. – Так говорить – признак глупости. – Меня нельзя заподозрить в глупости, уровень моего интеллекта… – Сожалею. Среди дураков попадаются и такие, чей коэффициент интеллекта достигает ста девяноста. – Ста девяноста девяти! – Оставьте мои книги в покое из уважения к тому, что бесследно исчезло. – Исчезло? Не факт. – Вы и мои книги перенесли вместе со мной? – Стал бы я себя этим утруждать! Но нельзя исключать вероятности, что некоторые остались в Главном Хранилище. – Что? – Видели бы вы себя: писатель узнает, что его произведение, быть может, сохранилось на века. Самое забавное зрелище, какое я когда-либо видел. – Поставьте себя на мое место! – Делать мне больше нечего. – Где оно, это хранилище? – Не спешите! Я не сказал, что вы сможете туда попасть. – Тогда сходите туда сами! – Для чего? Лично меня не интересует, сохранились ли ваши книжки на века. – Вы омерзительны, Цельсий. – А вот вы нелепы. Как вы могли хоть на сотую долю секунды вообразить, что История помнит про вашу писанину? |