Онлайн книга «Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия»
|
Соня вдруг рассмеялась. – Ты чего? – удивилась Антонина Михайловна. – Знаете как называется то, чем мы сейчас тут с вами занимаемся? Антонина Михайловна смотрела на нее с недоумением. – Ну что мы с вами в данный момент делаем? – Киряем! – Нет, теперь говорят – квасим! – Да, в этом сраном Арканзасе отстаешь от жизни. Будь здорова, просветительница! – …Поймите, Виктор Петрович, именины и день рождения – это не одно и то же! – горячилась Тата, стараясь не смотреть в тупо-надменное лицо Тушилова. – А как же называют того, у кого день рождения, так сказать, виновника торжества? Именинник! – Ничего подобного! Именинник – это тот, у кого именины! Неужели непонятно? – А как же его все-таки называют, если не именинником? – Ну, новорожденным, например! – Какая глупость! – Можно, как вы уже сказали, виновником торжества, если угодно, но не именинником! Именины – это день ангела! – Хорошо, пусть будет по-вашему, – великодушно согласился Тушилов. – Ну что там у вас еще? – Вот еще, это уж ни в какие ворота не лезет… У вас написано: «Они ехали по серпентарию». – И что вас смущает? – Вы знаете, что такое серпентарий? – Я-то знаю! А вот вы, похоже, нет. – Ну допустим. Это что, такой большой серпентарий, что по нему можно ездить на машине? – Что значит – большой? Вы хотите спросить, широкий или узкий? – Нет, я спрашиваю: такой большой, что по нему можно ездить на машине? – голосом холодного убийцы повторила Тата. На самодовольной роже Тушилова отразилось некоторое сомнение: – Что вы хотите сказать? – Ничего. Я хочу получить ответ на свой вполне определенный вопрос. – Ладно, не нравится серпентарий, назовите это просто горной дорогой! – Вот именно! Только, дорогой Виктор Петрович, горная дорога называется серпантин, а не серпентарий. И хотя это однокоренные слова, но… – Ах ну да, конечно, серпантин, я просто перепутал. А что ж такое серпентарий, я что-то позабыл… – Серпентарий, к вашему сведению, – всего лишь помещение, где содержат змей для получения у них яда. – Ух ты, промашечка вышла! А вы уверены? – Уверена! – Ну тогда спасибо, Наталия Павловна. – На здоровье! – Еще есть вопросы? – А как же! Вот тут фраза: «Он это хорошо запамятовал». – И что вам не нравится? Старинное русское выражение. – Извините, но у вас обратный смысл. Запамятовать – это что, по-вашему? – Запомнить, что же еще? – О боже, – простонала Тата. – Запамятовать – значит, наоборот, забыть! – Вы уверены? – Уверена. И вообще, Виктор Петрович, не старайтесь писать красиво. А уж если вас тянет на красивые слова, то справляйтесь хотя бы в словаре… – А вам за что деньги платят? Эх, если б я могла, как Алиса, дать ему в рожу. Но нельзя же бить авторов, а жалко… Иногда так хочется… – Мне, Виктор Петрович, платят за редактуру, а не за ликбез, – не удержалась она, уверенная, что сейчас начнется крик и шум. Но, как ни странно, Тушилов вдруг сбавил тон: – Наталия Павловна, не будем пререкаться. Я вам верю. И знаете что, правьте сами как хотите! Я надеюсь, что вы мне ничего не испортите. И не советуйтесь со мной, чего зря нервы друг другу трепать. Что это с ним? Рехнулся, что ли? – Нет, Виктор Петрович, так не пойдет. – Почему? – А какие у меня гарантии, что вы потом не будете ко мне в претензии? Мне деньги платят за то, чтобы я все-таки согласовывала правку с автором. – Вы обиделись? Зря. – Виктор Петрович, на сегодня все! – объявила она, закрывая папку. – Наталия Павловна, а знаете, вы очень интересная женщина. – Что? – не поверила своим ушам Тата. – Я даже не прочь за вами поухаживать. – Извините, Виктор Петрович, но, пожалуй, не стоит. – Почему? – игриво осведомился Тушилов. Потому что меня от тебя тошнит, и я тебя через пять минут просто пришибу, мысленно ответила Тата, а вслух сказала: – Не имеет смысла. – Кто знает, кто знает! Просто вы сегодня не в настроении, дорогая моя. Но, как говорится, еще не вечер! Всего наилучшего! Ручку поцеловать не дадите? – Нет, это в обязанности редактора не входит! Всего доброго, Виктор Петрович! – А вы злючка! Но меня это заводит. И с этими словами он удалился. Он что, спятил? Или решил сменить тактику: мол, к поклоннику я буду более снисходительна? Бред, зачем ему мое снисхождение? Тата достала из ящика пудреницу и посмотрелась в зеркальце. Ничего особенного она там не обнаружила. И что это их прорвало? Гущин, Олег, этот тупой кретин Тушилов… Неужто чуют одинокую женщину, как кобели течную сучку? Но мне-то ничего и не надо. – Татка, ты чего задумалась? – спросила Рина, только что пришедшая на работу. – Рин, скажи, я изменилась? – В каком смысле? – Внешне. – Внешне? Ну похудела немножко. А что? – Да нет, просто… – Больше я лично ничего не замечаю. Что, мужики липнуть начали? – Кажется, да… Представляешь себе, сегодня Тушилов мне тут говорил, какая я интересная. – Ну надо же! – рассмеялась Рина. – В тебе, наверное, манок появился, ты сама еще себе отчета в этом не отдаешь, а мужики уже стойку делают. – Думаешь? – Вижу! Вот Гущин обмирает… Скоро ты тут такого шороху наведешь! Ой, умоляю, закадри Кузоватова! – Фу! – Ничего не фу, было бы полезно! Может, вышибла бы из него всякие дурацкие идеи, – мечтательно проговорила Рина. – А что он опять придумал? – Пока, слава богу, ничего. Но вообще… В комнату заглянула Вика: – Наталия Павловна, Олег Степанович зовет! – Иду! …– Наталья, заходи, садись! – приветствовал ее главный редактор. – Как жизнь? |