Онлайн книга «Анж Питу»
|
Это и было сокровище, которое охранял дракон по имени Фортье и которым мечтал завладеть Ясон по имени Анж Питу. Маленький замковый арсенал был довольно знаменит в округе и весьма соблазнителен для заговорщиков. Но дракон аббат неусыпно стерег яблоки в саду Гесперид и не собирался их отдавать никакому Ясону. Теперь вернемся к Питу. Он весьма учтиво поздоровался с аббатом Фортье, сопроводив свое приветствие легким покашливанием, которое призывает к вниманию людей рассеянных или занятых. Аббат Фортье оторвал глаза от газеты. – Смотри-ка, Питу, – удивился он. – К вашим услугам, господин аббат. Чем могу быть полезен? – услужливо спросил Анж. Аббат сложил, вернее, закрыл газету, ибо в ту благословенную эпоху газеты больше походили на небольшие книжки, потом заткнул ее за пояс с левой стороны (справа висела плетка). – В том-то и беда, – ответил аббат насмешливо, – что ты ничем не можешь быть полезен. – Помилуйте, господин аббат! – Да-да, господин лицемер. – Помилуйте, господин аббат. – Да-да, господин революционер. – Ну вот, я еще не начал говорить, а вы уже рассердились на меня. Это плохое начало, господин аббат. Себастьен, который слышал все то, что последние два дня аббат Фортье говорил о Питу каждому встречному и поперечному, почел за лучшее не присутствовать при ссоре, которая не могла не вспыхнуть между его другом и его учителем, и ушел. Питу посмотрел вслед Себастьену с некоторой грустью. Это был не очень сильный союзник, но все же ребенок такого же политического вероисповедания, как он. Поэтому когда дверь за Себастьеном закрылась, Питу вздохнул и продолжал разговор с аббатом: – Да что вы, господин аббат, какой же я революционер? Разве я повинен в том, что произошла революция? – Ты жил бок о бок с теми, кто ее делает. – Господин аббат, – сказал Питу с чрезвычайным достоинством, – каждый волен в своих мыслях. – Ну да! – Est penes hominem arbitrium est ratio 27 . – Ax, так ты знаешь латынь, наглец? – Я знаю то, чему вы меня научили, – скромно ответил Питу. – Да, в исправленном, дополненном и украшенном варваризмами виде. – Пусть даже с варваризмами! Боже мой, кому же удается избежать варваризмов, господин аббат? – Шалопай, – сказал аббат, явно уязвленный этой наклонностью Питу к обобщениям, – ты думаешь, я тоже допускаю варваризмы? – Вы допускали бы варваризмы в глазах человека, который является более сильным латинистом, чем вы. – Полюбуйтесь-ка на этого грамотея! – сказал аббат, бледный от гнева и тем не менее пораженный рассуждением, которое не лишено было справедливости. Потом грустно прибавил: – Вот в двух словах система этих негодяев: они разрушают и портят. Ради чего? Они сами не знают. Ради неизвестно чего. Ну-ка, господин лентяй, скажите по совести: знаете вы более сильного латиниста, чем я? – Нет, но такой может найтись, хотя я его и не знаю, я ведь знаю не всех. – Да уж я думаю, черт возьми! Питу перекрестился. – Что ты делаешь, безбожник? – Вы бранитесь, господин аббат, вот я и крещусь. – Да неужели! Послушайте, господин шалопай, вы зачем явились ко мне? Чтобы меня тиранить? – Тиранить вас! – повторил Питу. – Вот видишь, ты не понимаешь! – торжествовал аббат. – Нет, господин аббат, я понимаю. Благодаря вам, я знаю корни: тиранить происходит от латинского tyrannus – повелитель, властитель. Это слово пришло в латынь из греческого: tyrannos по-гречески господин. – Ах ты, плут, – возмутился аббат, все больше поражаясь, – похоже, ты еще что-то помнишь, даже то, чего ты не знал. – Хм, – произнес Питу с притворной скромностью. – Почему же в те времена, когда ты учился у меня, ты никогда так он отвечал? – Потому что в те времена, когда я был у вас, господин аббат, ваше присутствие смущало меня; потому что своим деспотизмом вы не давали проявиться моему уму и моей памяти, а теперь свобода выпустила мои знания на волю. Да, свобода, слышите? – настаивал Питу, поднимая голову, – свобода! – Ах, шельма! – Господин аббат, – произнес Питу внушительно и даже не без угрозы, – господин аббат, не браните меня: contumelia non argumentum, – говорит оратор: брань не довод. – Я смотрю, шалопай, ты считаешь, что я не пойму твою латынь и потому переводишь на французский! – в ярости закричал аббат. – Это не моя латынь, господин аббат, это латынь Цицерона, то есть человека, который, сравнив вашу речь с его собственной, несомненно нашел бы у вас даже больше варваризмов, чем вы находите у меня. – Надеюсь, ты не ждешь, – сказал аббат Фортье, поколебленный в своих основополагающих принципах, – надеюсь, ты не ждешь, что я стану спорить с тобой. – Отчего бы и нет? Если в спорах рождается истина: abstrusum versis silicum. – Однако! – закричал аббат Фортье. – Шалопай прошел школу у революционеров. – Вовсе нет, вы ведь говорите, что революционеры болваны и невежды. – Да, именно так я и говорю. – Но тогда вы рассуждаете неверно, господин аббат, и ваш силлогизм построен неправильно. – Построен неправильно! Я неправильно построил силлогизм? – Конечно, господин аббат. Питу рассуждает и говорит верно; Питу был в школе революционеров, значит, революционеры рассуждают и говорят верно. Это неизбежно вытекает из ваших рассуждении. – Скотина! грубиян! дурень! – Не обходитесь со мной так грубо, господин аббат: objurgatio imbellem animum arguit – гнев выдает слабость. Аббат пожал плечами. – Что вы можете ответить? – сказал Питу. – Ты говоришь, что революционеры верно говорят и верно рассуждают. Но назови мне хоть одного из этих несчастных, одного-единственного, который умеет читать и писать? – Я, – с уверенностью сказал Питу. – Читать я не говорю, но писать? – Писать! – повторил Питу. – Писать без ошибок. – Умею. – Хочешь, побьемся об заклад, что ты не напишешь под мою диктовку страницу, не сделав четырех ошибок? – Хотите, побьемся об заклад, что вы не напишете под мою диктовку полстраницы, не сделав двух ошибок? |