Онлайн книга «Анж Питу»
|
– Sic itur ad astra 31 , – продолжил Питу сквозь зубы просто из желания закончить стих и не замечая, что сказал людоедский каламбур. Но увидев, как разъярился аббат, Питу понял, что сказал что-то не то – Ах, вот как! – завопил аббат. – Вот, значит, как я пойду к звездам! Ах, так ты прочишь мне виселицу! – Но я ничего подобного не говорил! – вскричал Питу, начиная ужасаться тому, какой Оборот принимает их спор. – Ты сулишь мне небо несчастного Фулона, злополучного Бертье! – Да нет же, господин аббат! – Ты, как я погляжу, уже готов накинуть мне петлю на шею, живодер; ведь это ты на Ратушной площади взбирался на фонарь и своими отвратительными паучьими лапами тянул к себе жертвы! Питу зарычал от гнева и негодования. – Да, это ты, я узнаю тебя, – продолжал аббат в пророческом вдохновении, делавшем его похожим на Иодая, – узнаю тебя! Катилина, это ты! – Да что же это! – взревел Питу. – Да знаете ли вы, что вы говорите ужасные вещи, господин аббат! Да знаете ли вы, что вы меня оскорбляете в конце концов? – Я тебя оскорбляю! – Да знаете ли вы, что если так пойдет и дальше, я буду жаловаться в Национальное собрание? Аббат рассмеялся с мрачной иронией: – Ну-ну, иди жалуйся. – И знаете ли вы, что есть наказание против недостойных граждан, которые оскорбляют честных граждан? – Фонарь! – Вы недостойный гражданин. – Веревка! Веревка!.. Понял! Понял! – закричал вдруг аббат, пораженный неожиданной догадкой, в приступе благородного негодования. – Да, каска, каска, это он! – Что такое? – изумился Питу. – При чем тут моя каска? – Человек, который вырвал дымящееся сердце Бертье, человеконенавистник, который положил его, окровавленное, на стол перед избирателями, был в каске, человек в каске – это ты, Питу; человек в каске – это ты, чудовище; вон, вон, вон! И при каждом «вон!», произнесенном трагическим тоном, аббат делал шаг вперед, наступая на Питу, а Питу отступал на шаг назад. В ответ на это обвинение, которое, как читатель знает, было совершенно несправедливым, бедный малый отбросил подальше каску, которой он так гордился и которая упала на мостовую с глухим стуком, ибо под медь был подложен картон. – Вот видишь, несчастный, – закричал аббат, – ты сам признался! И он встал в позу Лекена в роли Оросмана, когда тот, найдя письмо, обвиняет Заиру. – Погодите, погодите, – сказал Питу, выведенный из себя подобным обвинением, – вы преувеличиваете, господин аббат. – Я преувеличиваю; значит, ты вешал немножко, значит, ты потрошил немножко, бедное дитя! – Господин аббат, вы же знаете, что это не я, вы же знаете, что это Питт. – Какой Питт? – Питт младший, сын Питта старшего, лорда Чатама, который давал деньги со словами: «Пусть не жалеют денег и не дают мне никакого отчета». Если бы вы понимали по-английски, я сказал бы вам это по-английски, но вы ведь не понимаете. – Ты хочешь сказать, что ты знаешь по-английски? – Меня научил господин Жильбер. – За три недели? Жалкий обманщик! Питу увидел, что пошел по неправильному пути. – Послушайте, господин аббат, – сказал он, – я больше ни о чем с вами не спорю, у вас свои взгляды, у меня – свои. – Да неужели? – Каждый волен иметь свои взгляды. – Ты признаешь это. Господин Питу позволяет мне иметь собственные взгляды; благодарю вас, господин Питу. – Ну вот, вы опять сердитесь. Если так будет продолжаться, мы никогда не дойдем до того, что меня к вам привело. – Несчастный! Так тебя что-то привело? Ты, может быть, избран депутатом? – И аббат насмешливо расхохотался. – Господин аббат, – сказал Питу, отброшенный аббатом на позиции, которые он хотел занять с самого начала спора. – Господин аббат, вы знаете, как я всегда уважал ваш характер. – Ну-ну, поговорим теперь об этом. – И как я неизменно восхищался вашей ученостью, – прибавил Питу. – Змея подколодная! – сказал аббат. – Я! – произнес Питу. – Да что вы! – Ну, о чем ты собрался меня просить? Чтобы я взял тебя обратно? Нет, нет, я не порчу моих учеников; нет, в тебя проник вредоносный яд, его невозможно вытравить. Ты погубишь мои молодые побеги: infecit pabula tabo. – Но, господин аббат… – Нет, даже не проси меня об этом, если хочешь поесть, ибо я полагаю, что свирепые вешатели из Парижа испытывают голод, как все обычные люди. Они испытывают голод! О боги! В конце концов, если ты требуешь, чтобы я бросил тебе кусок свежего мяса, ты его получишь. Но за порогом, в плошке – так в Риме хозяева кормили псов. – Господин аббат, – сказал Питу, расправив плечи, – я не прошу у вас пропитания; я, слава Богу, могу прокормиться сам! И я не хочу никому быть в тягость. – А! – удивился аббат. – Я живу, как все живут, не побираясь, благодаря изобретательности, которой одарила меня природа. Я живу своим трудом и, более того, настолько далек от мысли быть в тягость моим согражданам, что многие из них выбрали меня командиром. – Да? – произнес аббат с таким изумлением и таким ужасом, словно наступил на змею. – Да, да, выбрали меня командиром, – любезно повторил Питу. – Командиром чего? – Командиром войска свободных людей, – отвечал Питу. – О Боже мой! – вскричал аббат. – Несчастный сошел с ума. – Командиром Национальной гвардии Арамона, – закончил Питу с притворной скромностью. Аббат наклонился к Питу, чтобы лучше разглядеть в его чертах подтверждение своих слов. – В Арамоне есть Национальная гвардия! – взревел он. – Да, господин аббат. – И ты ее командир? – Да, господин аббат. – Ты, Питу? – Я, Питу. Аббат воздел руки горе, как Финей. – Какая мерзость! – пробормотал он. – Вам, должно быть, известно, господин аббат, – ласково сказал Питу, – что Национальная гвардия призвана охранять жизнь, свободу и собственность граждан. – О, о! – в отчаянии стонал старик. – Ив деревне она должна быть особенно хорошо вооружена, дабы противостоять бандам разбойников, – продолжал Питу. – Бандам, главарем которых ты являешься! – вскричал аббат. – Бандам грабителей, бандам поджигателей, бандам убийц! |