Книга Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть 3, страница 70 – Александр Дюма

– Итак, – почтительно поклонился Гризар, – я нахожусь перед лицом магистра?

– Да, и действуйте сообразно с этим.

– И вам угодно знать?..

– Мое действительное положение.

– В таком случае, – сказал врач, – я скажу, что у вас воспаление мозга, другими словами – острый менингит, дошедший до высшей точки.

– Значит, нет надежды, не правда ли? – спросил францисканец.

– Я этого не утверждаю, – отвечал доктор, – однако, принимая во внимание возбуждение мозга, короткое дыхание, учащенный пульс, лихорадочный жар, пожирающий вас…

– От которого я уже три раза терял сегодня сознание, – перебил францисканец.

– Вот поэтому я считаю ваше состояние опасным. Но почему вы не остановились по дороге?

– Меня здесь ждали, и я должен был приехать.

– Хотя бы пришлось заплатить жизнью?

– Даже ценой жизни.

– В таком случае, принимая во внимание все эти симптомы, я скажу, что положение почти безнадежно.

Францисканец криво улыбнулся:

– То, что вы сказали, было бы, может быть, вполне достаточно даже для иезуита одиннадцатого года, но для меня этого слишком мало, и я имею право требовать большего. Говорите правду, будьте откровенны, как если бы вы говорили перед лицом самого бога. К тому же я уже послал за духовником.

– О, я все же надеюсь, – пробормотал доктор.

– Отвечайте, – приказал больной, величественным жестом показывая на золотое кольцо, печать которого до тех пор была обращена внутрь, – на ней был выгравирован знак общества Иисуса.

Гризар вскрикнул:

– Генерал!

– Тише, – попросил францисканец, – теперь вы понимаете, что вам нужно сказать все.

– Монсеньор, монсеньор, зовите духовника, – прошептал Гризар, – потому что через два часа, когда повторится приступ лихорадки, у вас начнется бред, и вы скончаетесь во время пароксизма.

– Хорошо, – сказал больной, на мгновение нахмурив брови, – значит, в моем распоряжении еще два часа?

– Да, если вы примете лекарство, которое я вам пришлю.

– И лекарство даст мне два часа.

– Два часа.

– Я приму его, будь оно хоть ядом, потому что эти два часа нужны не только для меня, но и для славы ордена.

– О, какая потеря! – прошептал доктор. – Какая катастрофа для нас!

– Потеря одного человека, не больше, – отвечал францисканец. – И господь позаботится о том, чтобы бедный монах, покидающий вас, нашел достойного преемника. Прощайте, господин Гризар; это уже господня милость, что я встретил вас. Врач, не причастный к нашей святой конгрегации, не сказал бы мне правды о моем состоянии, а рассчитывая еще на несколько дней жизни, я не принял бы необходимых предосторожностей. Вы – ученый, господин Гризар, это делает честь всем нам; мне было бы неприятно видеть, что один из членов нашего ордена в своем деле посредственность. Прощайте, господин Гризар, прощайте, пришлите мне поскорее ваше лекарство.

– Благословите меня по крайней мере, монсеньор!

– Мысленно – да… Ступайте… Мысленно, повторяю вам… Animo, господин Гризар… viribus impossibile [5] .

И он снова повалился в кресло, почти потеряв сознание.

Доктор Гризар колебался, не зная, что предпринять: оказать ли ему немедленную помощь или же бежать и приготовить обещанное лекарство. Он, очевидно, решил приготовить лекарство, так как поспешно вышел из комнаты и скрылся на лестнице.

Через несколько минут после ухода доктора Гризара пришел духовник.

Едва он переступил порог, как францисканец вперил в него пристальный взгляд. Потом, покачав головой, прошептал:

– Это нищий духом, и я надеюсь, что господь простит меня, если я умру, не прибегая к помощи этого воплощенного убожества.

Со своей стороны, духовник смотрел на умирающего с изумлением, почти с ужасом. Он никогда не видел, чтобы готовые закрыться глаза пылали таким огнем; никогда не замечал, чтобы готовый угаснуть взгляд был так страшен.

Францисканец сделал быстрое и повелительное движение рукой.

– Садитесь, отец мой, – сказал он, – и выслушайте меня.

Иезуит-духовник, хороший пастырь, простой и наивный новичок в ордене, которому из всех тайн общества Иисуса была известна только церемония посвящения, подчинился этому странному исповедующемуся.

– В этой гостинице живет несколько человек, – проговорил францисканец.

– Я думал, – удивился иезуит, – что меня позвали сюда для исповеди. Разве это исповедь?

– Зачем этот вопрос?

– Чтобы знать, должен ли я хранить в тайне ваши слова.

– Мои слова – часть исповеди; я доверяю их вам, как духовнику.

– Хорошо, – сказал священник, садясь в то кресло, которое только что с большим трудом покинул францисканец, перешедший на кровать.

Францисканец продолжал:

– Я сказал вам, что в этой гостинице есть несколько человек.

– Я слышал.

– Всех постояльцев должно быть восемь.

Иезуит кивнул в знак того, что он все понял.

– Первый, с кем я хочу поговорить, – распорядился умирающий, – это немец из Вены, по фамилии барон фон Востпур. Сделайте мне одолжение, подойдите к нему и скажите, что тот, кого он ждал, приехал.

Духовник с изумлением посмотрел на кающегося: исповедь казалась ему странной.

– Повинуйтесь! – произнес францисканец суровым тоном, не допускавшим возражения.

Добрый иезуит покорно встал и вышел из комнаты. Как только иезуит ушел, францисканец снова взял бумаги, которые ему пришлось отложить из-за приступа лихорадки.

– Барон фон Востпур, – заметил он, – честолюбив, глуп, ограничен.

Он сложил бумаги и спрятал их под подушку.

В конце коридора послышались быстрые шаги. Духовник вернулся в сопровождении барона фон Востпура, который так высоко задирал голову, точно хотел пробить потолок пером своей шляпы. При виде францисканца с мрачным взором и простого убранства комнаты немец спросил:

– Кто зовет меня?

– Я! – отвечал францисканец.

Потом, обращаясь, к духовнику, прибавил:

– Добрый отец, оставьте нас одних на несколько минут; когда барон выйдет, вы вернетесь.

Иезуит вышел и, должно быть, воспользовался случаем, чтобы расспросить хозяина насчет этой странной исповеди и этого монаха, обращавшегося с духовником, как с камердинером.