Книга Первое правило королевы, страница 48 – Татьяна Устинова

— Вы очень вкусна готовите, — сообщила Катя и благонравно пристроила вилку на пустую тарелку, и нож пристроила — он не удержался, поехал и громыхнулся на пол. Глеб рванулся и поднял.

— Сейчас кто-то придет, — сказала Катя. — Мужчина, наверное, раз нож упал.

Один мужчина только что ушел. Вряд ли он вернется, по крайней мере, сегодня.

— Катя, о каком преступлении шла речь?

— Преступлении?

— Вы только что сказали, что ваша мама говорила о преступлении и наказании.

— Это роман Достоевского.

— Я знаю, — мягко объяснила Инна, — ваша мама говорила о романе?

— Нет. — Катя как будто удивилась. — Когда я прилетела на папины похороны, она мне сказала, что не бывает преступлений без наказаний. Она думала, что они уже расплатились, а оказалось, что нет.

— С кем расплатились? — Это Глеб Звоницкий влез. Катя посмотрела на него и пожала плечами.

— Но речь шла о деньгах? — насторожившись, как рысь на охоте, спросила Инна.

— По-моему, нет, — подумав немного, ответила Катя. — Знаете, в том смысле, что расплата за грехи.

— А что это за… грехи?

— У них нет никаких грехов! — вдруг резко заявила губернаторская дочь и выпрямилась. Джина у нее на коленях вздрогнула и подняла голову. — Какие у них грехи! Они даже умерли… почти в один день!

Они не умерли, подумала Инна. Их убили.

— Господи, сейчас все начнут искать эти грехи и мусолить нашу жизнь! — Катя раздула ноздри. Глеб Звоницкий смотрел на нее с изумлением. До этой секунды она была «бедной овечкой», он не подозревал о том, что у нее могут быть какие-то сильные эмоции. — Конечно, папа всю жизнь занимал большие должности, таким краем руководил, а потом застрелился! Сейчас все скажут, что он взятки брал миллионные или конкурентов убивал! Или что мама его убила, как жена того генерала… господи, как же его фамилия!.. Я ничего этого не хочу слушать. Вы поняли?! Не хочу!

— Кать, — тихо произнесла Инна. Ей было очень жалко ее, почти до слез, и она знала, что ничем не сможет ей помочь — никто не сможет. — Кать, вам придется… это как-то принять, не знаю. Конечно, сейчас будет много грязи, и ваши родители…

— Мои родители были самыми лучшими на свете, — отчеканила Катя. — Вам ясно?

Джина спрыгнула с ее колен, отошла и оглянулась с неудовольствием.

— Ваш отец оставил мне бумаги, — сказала Инна ровным голосом. — Я их не получила. Мне обязательно нужно выяснить, что это за бумаги и почему он оставил их именно мне. Вы должны помочь мне, Катя.

— Бумаги, — пробормотала губернаторская дочь, — ну да, бумаги. Мама говорила про бумаги. Мама вчера хотела их вам отдать. Помните, на… поминках, когда я к вам подошла?

Инне было уже все равно, слышит Глеб или нет. Она никогда ничего не боялась и сейчас не станет бояться.

— Они были у вас на даче?

— Не знаю.

— Любовь Ивановна на встречу со мной поехала прямо с дачи?

— Нет. Мы вернулись в город. Там остались убираться, а мы вернулись на городскую квартиру. Мы Митьку хотели дождаться, а потом поняли, что не дождемся.

— Он был… сильно пьян?

Катя скривилась:

— Как обычно. И мама не поехала. Пешком пошла. Водитель куда-то подевался, сразу после кладбища. Мама сказала, что так теперь будет всегда, потому что никому мы не нужны.

Это точно, подумала Инна. Никому вы теперь не нужны.

— А бумаг этих я не видела.

— Инна Васильевна, — осторожно спросил Глеб Звоницкий, — о чем вы говорите? Какие бумаги?

— Я сама не знаю, — призналась Инна. — И больше ваша мама точно не говорила ни про преступление, ни про наказание, да?

Катя покачала головой и с досадой заправила за ухо выбившуюся прядь.

— Она сказала, что мы и так достаточно наказаны. Я думаю, это она про Митьку. И еще спросила, помню ли я Машу Мурзину. Я сказала, что помню.

— Кто такая Маша Мурзина?

— Она утопилась, — объяснила Катя. — Давно, лет двадцать назад. Папа сердился, что отец Василий велел ее за оградой похоронить, знаете, как самоубийц хоронят.

У Инны что-то похолодело в голове, под самыми волосами.

Господи, какие странные, немыслимые петли. Двадцать лет назад Мухин сердился, что самоубийцу Машу похоронили за оградой. Вчера похоронили его самого — в ограде, все как полагается и даже «с почестями», — но тоже «как самоубийцу».

Инна налила в чайник воды из канистры. Это была особая вода, Осип ездил за ней далеко. Из Енисея вырезали кусок, белый ледяной кубик, заворачивали в брезент и привозили в город. Инне казалось, что это самая лучшая вода на свете, куда там «Эвиану» с «Виттелем»!

— Катя, а почему Любовь Ивановна вспомнила про… Машу? Вы не знаете?

Катя покачала головой — нет, не знает.

— Ну, хоть о чем вы говорили в тот момент?

Катя еще немного подумала.

— О том, что бог троицу любит, и о том, что наказаны все трое. А вот теперь и отец.

— Кто — трое? Какие трое?

Катя покачала головой.

— А от меня муж ушел, — сказала она внезапно. — Давно, еще летом. Мама меня утешала, говорила, что он побегает и вернется. Но он не вернется, я знаю. У него теперь Илона, художница. Ей надо рисовать, а Генке нужна моя квартира. Для Илоны.

Инна всегда соображала очень быстро.

— Квартира принадлежит вашему отцу?

— Ну, конечно. А теперь мне.

— Вам, — повторила Инна.

Пришел Тоник, сел рядом с Джиной и зевнул во всю пасть. Глеб Звоницкий посмотрел на Инну.

— А это мальчик или девочка? — спросила Катя про Тоника.

— Это он. Тоник.

— А куда вы деваете котят?

— У них не бывает котят. Мне пришлось сделать им операции. — Инна словно оправдывалась. — Я везде вожу их с собой, с котятами я бы не справилась.

— Жать, — сказала Катя. — Я бы взяла котенка.

— Ваш муж был на похоронах?

— Нет, он только сегодня прилетел. Наверное, узнал, что мама умерла.

Инна достала с полки три кружки — из одной недавно пил Ястребов Александр Петрович — и поставила на стол. Потом подумала и переставила: ту, из которой он пил, взяла себе.

— Во сколько московский рейс прибывает? — спросила она у Глеба.

— Московский — вечером. А… ваш муж разве из Москвы летел?

— Не-ет, — удивилась Катя, — из Питера.

— Питерский прилетает часов в одиннадцать с копейками. Сообщили о смерти часа в три дня. Он не мог знать, что… умерла ваша мама. Он в это время летел, — сказал Глеб.