Онлайн книга «Первое правило королевы»
Зажигалка. Ничего особенного. Откуда она там взялась?.. Городское кладбище даже в «привилегированной» его части было унылым и неуютным — все снег да снег, все кусты да кусты, все гранит да гранит, да еще черный мрамор, и не разберешь, кто там под ним — местные ли «братки», устроившиеся здесь с наибольшим почетом, начальники высокого ранга, священники и академики из «ссыльных». От темных очков снег казался желтым, а низкое небо — фиолетовым. Ухали трубы, мешали думать. Солдатики переминались с ноги на ногу, мерзли в худых шинельках. Московская траурная делегация, постно потупившая государственные головы, стояла вроде бы среди толпы, а вроде бы и обособленно. «Местные» все стремились туда, к ним поближе, и даже те, что стояли неподвижно, — стремились, подсовывались, метали взгляды. Инна от них отвернулась. Может, она и была слишком «чувствительной», как это называл верный Осип Савельевич, но все же считала, что похороны — не место для карьерных затей. Ну пусть хоть в присутствии мертвых, ну хоть на время живые позабудут про «хлеб насущный», про «доходное место», про «начальничье око»! Все равно — доходное у тебя место или нет — кончится все кладбищенской тоской, снегом, вывороченной землей, присыпанной твердыми белыми шариками, которые катятся и катятся, сыплются в расхристанную яму, отчего-то казавшуюся Инне непристойной. — Загрустила совсем, Инна Васильевна? Или замерзла? Это Симоненко, отвечавший в области за сельское хозяйство. «Кадровый работник» — так было написано в его служебной характеристике. Инна не испытывала к «кадровым работникам» никакого почтения. Или работник, или нет, а там уж — кадровый, не кадровый — значения не имеет. — Замерзла, Василий Иванович. — Шубейка у тебя… — Что?.. — Больно фасонистая. В Европах, что ль, прикупила? Дает понять, что передачу «Единственный герой», в исполнении Гарика Брюстера и ее собственном, видел и не одобряет, поняла Инна. И черт с ним. Ее многие не одобряли, но так уж она устроена, что по большей части ей было на это наплевать. Людей, чьим мнением она по-настоящему дорожила, было немного, остальных она не боялась и умело использовала в своих целях — не торопясь, не сбиваясь с нужного тона, не «переходя на личности», корректно, со сверкающей ледяной улыбкой. Никто не знал, как это трудно. Она одна. Ветер взметнул полу шубы. Инна придержала ее рукой и улыбнулась затвердевшими от холода и «траурности» губами. — Ну что, Василий Иванович? Король умер, да здравствует король? — Это… в каком смысле? То ли «кадровый работник» действительно был несколько тугодум, то ли так специально притворялся, «из интересу». — Выборы назначили? — Ты же знаешь, — буркнул он и боком повернулся к ледяному ветру, вновь примчавшемуся с Енисея, — Власов сроки предложил, теперь Хруст должен рассмотреть и утвердить. Власов возглавлял краевой избирательный комитет, Хруст — местное законодательное собрание. — Пока обязанности Якушев исполняет. — А Мазалев? — Он в крае всего полтора года, а Якушев, считай, пять лет! Ты устав не читала, что ли? — Я не только читала, Василий Иванович, я его и писала! — А чего тогда спрашиваешь? В уставе ясно сказано, кто в крае дольше работает, тот и!.. — Тише, тише, Василий Иванович! Ты не распаляйся до времени. «Кадровый работник» пару раз сопнул носом — недовольно. Все время она его переигрывала, эта баба в европейской шубенке. Он и понять не мог, как это получалось, но как-то так получалось, что он — раз, и чувствовал, что она его опять переиграла, хотя вроде ничего такого и не сказала. — Начнется теперь смута, — пробормотал он себе под нос, отвечая собственным мыслям «о бабе». — Выборы, то-се… Понаедут всякие, без роду без племени, начнут народ баламутить… — Король умер, — произнесла Инна негромко, — да здравствует король. — Да что ты заладила все про короля-то этого! — Я не про короля, Василий Иванович. Я про выборы. — А выборы при чем? Она не ответила, потому что гроб опустили, могилу засыпали и солдатики быстро и как-то скомканно стали стрелять из ружей — «отдавать последнюю дань». От грохота в небо взметнулась стая галок и теперь, тоскливо крича, высоко кружила над кладбищем. — Как они теперь будут? — сама у себя спросила Инна. — Кто?.. — Любовь Ивановна и Катя с Митей. Симоненко помолчал немного. — Да чего?.. Так же и будут. Митька как пил, так и будет пить, а Катька в Питер укатит. — Укатит… — повторила Инна. Дочь покойного Мухина держала мать под руку, выражения лица за стеклами темных очков разобрать было нельзя. Ее брат, желтый, дрожащий, как будто плохо вымытый, прятал в карманах большие красные руки, ежился и время от времени расправлял плечи и судорожно выпрямлялся. Отец-губернатор только и делал, что прикрывал и защищал их — давал работу, деньги, «подключал» связи, употреблял влияние, а сыну еще нанимал врачей, шарлатанов, колдунов, все для того, чтобы тот «завязал», «зашился», «покончил с зельем», а тот все никак не мог ни завязать, ни покончить. Теперь мимо осиротевшей губернаторской семьи по очереди проходили все пришедшие «почтить» — сначала московские, потом местные, — шептали, пожимали руки, делали утешающие и скорбные лица, некоторые для правдоподобия утирали сухие глаза, а вдова так и не подняла лица. — Ну, и нам пора, — пробормотал рядом Симоненко, — ах ты, господи… Он неловко обошел насыпанный холм земли, осыпая сухие жесткие комья. Ах ты, господи… Инна не стала ничего говорить: для нее покойный Мухин был просто начальник — «медведь, бурбон, монстр», — не самый лучший и не самый худший, бывали в ее жизни и похуже! Она лишь пожала вдове руку и собиралась отойти и несказанно удивилась, когда услышала тихий, какой-то бестелесный голос: — Инночка… Любовь Ивановна казалась неподвижной, дочь смотрела прямо перед собой, у рта собрались раздраженные складки, словно она сердилась на отца за то, что он так некстати умер. Сын трясся рядом, дергал замерзшим носом. Кто ее звал?.. Сзади уже вежливо теснили — поскорее «выразить сочувствие», дотерпеть до конца процедуры, а потом забраться в тепло машины, где уютно дремлет водитель, протянуть ледяные руки к решетке отопителя, закурить и поехать туда, где уж можно будет и «помянуть по русскому обычаю». — Инночка… Все-таки Любовь Ивановна, которая так и смотрела вниз — то ли под ноги, то ли на могилу мужа. — Любовь Ивановна?.. |