Книга Приятельница мадам Мегрэ, страница 8 – Жорж Сименон

— А по воскресеньям? Вы ездили за город, на природу?

— Нет, никогда. Он ненавидит природу. В воскресенье мы все утро проводим дома, не одеваясь. Он любит мастерить. Это он сделал полки да и почти все, что у нас тут стоит. После обеда мы всегда шли гулять по улице Фран-Буржуа, на остров Сен-Луи и часто ужинали в ресторанчике возле Нового Моста.

— Он скуп?

Она покраснела и ответила вопросом, как все женщины, когда они обескуражены.

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Он ведь уже двадцать лет так работает?

— Всю жизнь он так работал. Его мать была страшно бедна. У него было очень несчастливое детство.

— Однако он слывет самым дорогим переплетчиком в Париже и скорее отказывается от работы, чем в ней заинтересован.

— Это правда.

— Он зарабатывает столько, что вы могли бы прилично жить, иметь современную квартиру и даже машину.

— А зачем?

— Он говорит, что у него всегда только один костюм, да и ваш гардероб, похоже, не богаче.

— Мне ничего не нужно. А едим мы хорошо.

— Вы, должно быть, проживаете не больше трети того, что он зарабатывает?

— Меня денежные вопросы не касаются.

— Большинство людей работает во имя какой-нибудь цели. Одни хотят иметь домик в деревне, другие мечтают хорошо жить на пенсии, третьи посвящают себя детям. У него детей не было?

— К сожалению, я не могу иметь детей.

— А до вас?

— Нет. У него, собственно, не было знакомых женщин. Он довольствовался тем, о чем вы уже знаете, и именно благодаря этому я его и встретила.

— Что он делает со своими деньгами?

— Не знаю. Наверно, откладывает.

У Стёвельса действительно был счет в банке на улице Сент-Антуан. Почти каждую неделю переплетчик вносил незначительные суммы, совпадавшие с полученными от клиентов.

— Он работал в свое удовольствие. Это настоящий фламандец. Я начинаю понимать, что это значит. Он мог часами делать один переплет и радовался, когда удавалось сделать красивую вещь.

Любопытно: иногда она говорила о нем в прошедшем времени, словно стены Сайте уже отгородили его от мира, а иногда в настоящем, будто он вот-вот войдет в комнату.

— Он поддерживал отношения со своей семьей?

— Отца своего он не знал. Воспитал Франса дядя, но отдал его в очень юном возрасте в приют, где, к счастью, ему дали ремесло. С воспитанниками там обращались очень сурово, и он не любит вспоминать о тех временах.

Вход и выход в их жилище был один — через мастерскую. Чтобы попасть во двор, надо было выйти на улицу и пройти под арку, мимо консьержки.

Поразительно, как Люка там у себя, на набережной Орфевр, жонглировал именами, в которых Мегрэ едва ориентировался: консьержка мадам Салазар, мадемуазель Беген, жиличка с пятого этажа, сапожник, торговка зонтиками, хозяйка молочной и ее горничная, — словом, обо всех он говорил так, словно знал их всегда со всеми их причудами.

— А что вы собираетесь приготовить ему на завтра?

— Жаркое из барашка. Он любит вкусно поесть. Вы вроде хотели спросить, есть ли у него какая-нибудь страсть помимо работы. Наверно, это еда. Хотя он целыми днями сидит, не дышит воздухом и не занимается гимнастикой, я никогда не видела человека с таким прекрасным аппетитом.

— До того, как вы познакомились, у него были друзья?

— Не думаю. Во всяком случае, он мне об этом не говорил.

— Он тогда уже жил здесь?

— Да. И сам вел свое хозяйство. Только раз в неделю к нему приходила мадам Салазар и основательно убиралась. Видимо, она меня сразу невзлюбила, поскольку отпала нужда ее приглашать.

— Соседи знают?

— Чем я занималась раньше? Нет, то есть не знали до ареста Франса. А теперь журналисты растрезвонили.

— И они к вам плохо отнеслись?

— Некоторые. Но Франса так любили, что нас скорее жалеют.

В общем, так оно и было. Если бы в квартирах провели опрос, кто «за», а кто «против», — «за», конечно, перевесило бы.

Но жители квартала так же, как и читатели газет, вовсе не хотели, чтобы все кончилось слишком быстро. Чем больше сгущалась тайна, тем отчаяннее становилась борьба между полицией и Филиппом Лиотаром, тем больше была довольна публика.

— Чего от вас хотел Альфонси?

— Он не успел сказать. Он только появился, когда вы вошли. Мне очень не нравится, как он заявляется сюда, будто в пивнушку, не снимает шляпы, говорит мне «ты».

Будь Франс здесь, он бы давно его выставил за дверь.

— Он ревнив?

— Он не выносит фамильярности.

— Он любит вас?

— Думаю, что да.

— А почему?

— Не знаю. Может быть, потому что я его люблю.

Мегрэ не улыбнулся. Шляпу он, разумеется, снял, не то что Альфонси. Он был вежлив и не лукавил.

И действительно, этот человек, казавшийся здесь большим и грузным, искренне пытался во всем разобраться.

— Вы, конечно, не скажете ничего, что могло бы обернуться против него?

— Разумеется, нет. Впрочем, ничего такого я и не знаю.

— Тем не менее очевидно, что в этом полуподвале был убит человек.

— Ваши специалисты утверждают, что это так, а я не настолько образованна, чтобы им противоречить. В любом случае Франс не убивал.

— Кажется невозможным, чтобы это произошло без его ведома.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, но он, повторяю, не виновен.

Мегрэ, вздохнув, встал. Он был доволен, что она ничем не угощала его, хотя многие люди в подобных обстоятельствах полагают это своим долгом.

— Я пытаюсь все начать с нуля, — сказал он. — Когда я шел сюда, я собирался снова изучить здесь сантиметр за сантиметром.

— И вы этого не сделаете? Уж сколько раз тут все вверх дном переворачивали!

— Вот я и не решаюсь. Может быть, приду еще. У меня скорей всего будут к вам вопросы.

— Вы знаете, что во время свиданий я все-все рассказываю Франсу?

— Да, я понимаю вас.

Он двинулся по узкой лестнице, она пошла за ним в мастерскую, где стало почти темно, и открыла дверь на улицу. Она увидела Альфонси, в ожидании стоявшего на углу.

— Вы пустите его?

— Прямо не знаю. Я устала.

— Хотите, я велю ему оставить вас в покое?

— Сегодня вечером по крайней мере.

— Всего доброго.

Она попрощалась с Мегрэ, и он, тяжело ступая, пошел к бывшему инспектору нравов. Когда на углу комиссар поравнялся с Альфонси, на них смотрели сквозь окна кафе «Табак Вогезов» два молодых репортера.