Онлайн книга «Как закалялась жесть»
|
Эвглена Теодоровна повернулась к гувернеру. — И вам я хочу напомнить, уважаемый. Все ограничения, наложенные мной на эту особу, остаются в силе. 30. Музыкант Данила пел, вернее, голосил во всю глотку, — наверное, чтобы заглушить страх: …Проклятый мир, жестокий мрак, он жизнь опутал, как паук, он враг всего, он лютый враг — реальный мир, источник мук… Инъекцию сомбревина делала Эвглена. Повар-китаец крепко держал руку пациента. Прежде чем уйти в отключку, студент Гнесинки успел-таки дошептать куплет из своей странной песни: …Ты знаешь сам, ты испытал и мерзость слез, и сладость драк. Семнадцать лет тебя пытал реальный мир, жестокий мрак… После чего был благополучно увезен в операционную; там закипела работа. А палата — вновь полупуста. Алик Егоров тихо произносит: — Та сволочь тоже была музыкантом. Голос его столь слаб, что я вынужден сползти с кровати и приблизиться. — Какая сволочь? — Мужик, который мне свой компакт-диск подарил. «Растаманом» себя называл, козел… — Ты что, бредишь? Долгая пауза. Стою рядом. Он продолжает, собравшись с силами (речь дается ему непросто): — Меня недавно из ментовской школы поперли за аморалку… не ту девку хотел трахнуть, которую можно. Средняя школа милиции, знаешь? Город Стрельна, под Питером… а девка — малолетка оказалась. Мамаша у нее — шишка в областном ОВИРе. Брат — песни пишет. Известный дядька, я его потом по ящику видел. Он меня пригласил к себе домой, поговорили по душам. Он сказал, что я нормальный мужик, и что сеструху давно пора кому-нибудь отодрать. Ну а материнский гнев, говорит, это стихия, ты уж пойми нас. Короче, лично он против меня ничего не имел… растаман хренов… и в знак дружбы подарил мне компакт со своими песнями. С дарственной надписью. А я взял да растрепал всем про этот компакт. Говорю, приссал композитор, прощения у меня просил, даже, вот, подарок со страху сделал. До него все это, конечно, дошло… Слышу потом по радио его новую песню. Он там, значит, наяривает нашу с ним историю, в подробностях, как оно все было, а в конце… в последнем куплете… мол, не знал глупый гость, что когда подаренный диск откажется петь, настанет его, гостя, время приссать. Глупый гость — это я, понимаешь?! Молчу, не перебиваю и не вмешиваюсь. Пусть парень выговорится, всё полегче станет. — Не понимаешь ты… В четверг, когда я в Москву собирался, стопку дисков случайно развалил. Коробки посыпались на хрен. У пары-другой крышки отлетели, а один диск вообще выскочил… тот самый. Трещина на нем появилась, з-зараза. Я проверил — диск не читается… не играет, значит. Отказывается петь… Что это было? Предупреждение? Он ждет. — Да уж, надо было тебе дома сидеть, — говорю. — Компакты просто так не трескаются. — Дурак, вот дурак… — Алик стонет. — Зачем в Москву поперся? А певун этот хренов… накаркал беду… воронья морда… — Давай о чем-нибудь другом, — предлагаю я ему. — О футболе. Давай о «Зените». — А что «Зенит», — шепчет он. — Москва как всегда не отдаст нам первое место. «Мясо» вытянут, а нам — под зад. Поставят карманных свистунов на последние матчи, каких-нибудь Веселовского, Каюмова, Петтая… и опять Петтая… Может, и хорошо, что я это не увижу, — он закрывает глаза и лежит так с минуту. «Мясо »… Я не болельщик, но даже я знаю, что добрые питерцы так называют московский «Спартак», — из-за того, что когда-то, еще до войны, он с гордостью носил название «Мясокомбинат». И все-таки от этого обычного, казалось бы, слова меня дрожь пробирает. — Слушай, друг, — говорит Егоров. — Вот эта штуковина, которая тут жужжит, чего она делает? — Это аппарат «искусственная почка». Отсасывает у тебя кровь небольшими порциями, очищает и возвращает обратно. — Я так и думал. Значит, у меня нету почек? Не отвечаю. Если парень все понимает, зачем ему мое «да»? Он вдруг успокаивается. — У меня нету почек, — произносит он равнодушно. — Их, наверное, уже вшили в какого-нибудь туза. Нету рук. Нету ног. Ту малолетку я не трахнул, на «Зенит» больше никогда не схожу… Настало время приссать. — Вот уж — точно. — От нас ничего не останется? — Разве что зубы и пирсинг. — Попались мы, как мухи в паутину… Ты, наверное, многих повидал, таких, как я. Ты тут, смотрю, настоящая Царь-муха. Может, подскажешь чего? Или, пока они там студента режут… поможешь ? Алик силится поймать меня в поле своего зрения. Наверное, хочет посмотреть мне в глаза. – Помочь — не могу. Я не убийца, мой мальчик. — А другие, до меня… без рук, без почек… как они? Что делали? — Другие? Кто-то плакал сутками, кто-то сходил с ума, кто-то входил в ступор и замолкал. Некоторые держались. Но никто — по крайней мере при мне, — никто не попробовал раскачаться в кровати и выдернуть катетер или иглу из вены. — А это что, получится? — При определенном упорстве. Раскачиваться можно с боку на бок и вверх-вниз, на кроватных пружинах. Имей в виду, фанат, в этом деле важно, чтобы никого кроме нас на всем втором этаже не было. Ни в операционной, ни в подсобке, нигде. Иначе тебя живо обратно подключат. — Я буду первым, — загорается он. — Я сбегу от них… спрыгну… соскочу… * * * …Слова! Всего лишь слова. То ли пороху не хватило Алику Егорову, то ли нужной степени отчаяния; во всяком случае, ни одной попытки соскочить не было. Ни одной. До утра он кое-как дотянул. 31. Бела донна! О, вы статны, Как слеза чиста, краси-ивы!.. И белье ваше опрятно, И повадкой не спеси-и-ивы… В Большом давали «Казанову». Новые хозяева театра решили идти в ногу со временем. Оперу ставил модный режиссер, либретто писал скандальный куплетист. Лирический тенор (мировая величина!) в жилетке на голое тело и кружевных панталонах «клеил» на глазах сотен зрителей подержанную оперную диву, изображавшую юную красотку. Огромный зрительный зал, ритмично опоясанный барьерами лож, внимал. …Ах, невинность! Счастья птица! В жизни раз всего дана-а-а… Зазевалась чуть девица, глядь — уж женщина она-а-а-а… Елена с Борисом сидели в главной литерной ложе. Это практически на сцене, слева. Напротив, на другом конце сцены, помещалась правительственная ложа, — мать вполне могла заказать туда билеты, но решила не жлобствовать. |