Онлайн книга «Заколдованный участок»
|
Ваучер полез в шкаф, достал красную папку с тисненой надписью «Отличнику производства», в которой толстой кипой уложены были фотографии, начал перебирать их. Он знал, что искал: изображение самого себя в группе односельчан на фоне чего-нибудь анисовского. Сунуть им эти фотографии – не отопрутся! Но, как ни странно, ни одной такой не нашлось. Отдельно – сколько угодно. С братом, с другими родственниками, в составе коллективов, где он трудился вне Анисовки, тоже много, а с анисовцами, хотя бы с двумя-тремя, – ни одной. Да и откуда взяться? С какой такой радости односельчане сойдутся вместе для общего запечатления? Это возможно по случаю: на чьей-то свадьбе, к примеру, но свадебная фотография нашлась только одна (Савичев женился и позвал фотографа), он там в самом дальнем углу и в таком виде, что на себя не похож. Запихав обратно фотографии, Ваучер посидел, подумал и отправился к Нестерову. 15 Ваучер отправился к Нестерову, а Синицына в это же самое время пришла к Акупации. С порога сказала добрым голосом: – Ты только не сердись, я не ругаться пришла. – А я и не сержусь, чего мне... – Вот именно. Он ведь, Ваучер, он приехал и уехал, как всегда. А мы останемся... Ты правда, что ли, подписала ему бумажку? – А что? – осторожно спросила Акупация. – Ты ее внимательно читала? – Ну, как... А в чем дело-то? – А в том, что откуда ты знаешь, что он задумал? Его, я слышала, прав гражданства всяких лишили в Анисовке, потому что он тут толком не жил, а все мотался. Вот он и хочет пролезть обратно. Подпишешь – и будешь отвечать. Да еще штраф возьмут за ложное свидетельство. Или начнут тебе всякие вопросы задавать. Сама понимаешь, какие. Где с ним видалась, по какому случаю. – Так я и рассказала! – На суде расскажешь! А не то штраф тысяч десять! – сказала Синицына с убеждением, на которое всегда была способна. – Так я и дала! – разгневалась Акупация. – Штраф, ага. А хоронить меня на какие деньги будут? В ямку бросят и дустом присыпят, что ли? У меня как раз только и есть, что на похороны. Ох, ведь чуяла я, дура старая, что-то он темнит! Он ведь, если когда подъезжает, значит, ему что-то надо! – А какой мужик подъедет, если ему ничего не надо? – напомнила ей Синицына. – Раньше одно, сейчас другое, а всё равно человек он корыстный, прямо скажем, бессовестный. Так что поспешила ты. – Да не подписывала я ничего! – призналась Акупация. – В самом деле? И правильно. И так и надо. Ладно, пошла я. Акупация предложила от благодарности: – Чайку, может. С травками? – Спасибо, потом. Поздно уже, – вежливо отказалась Зоя Павловна. И пошла к своему дому. Но, едва скрылась из возможной видимости от дома Акупации, свернула и пошла к Ваучеру. Ваучера, несмотря на позднее время, дома не оказалось. 16 Ваучера дома не оказалось, потому что он был у Нестерова. Он не то чтобы жаловался, он обрисовывал факты. – Уеду, и шут с ним, с домом. С этими сволочами жить – сам сволочью станешь. И никаких нервов не хватит. У меня и так аж левая щека онемела вся. Нервоз. – Невроз, – поправил Нестеров. – А? – Невроз, если правильно. – Я и говорю, – не уловил разницы Ваучер. – И ведь из-за пустяков! Ну не хотят они подтверждать – и что? Да начхать мне на них! Дом на слом продам, а гражданства ихого мне даром не надо! Было бы из-за чего огорчаться! А всё равно я уже завелся, понимаешь? Внутри всё дрожит, нехорошо мне. Вон племянник молодец, легкий характер! И снимали его с работы, и под суд отдавали, а он домой придет, стакан-другой засодит и говорит: надо, говорит, относиться ко всему философски! И правильно ведь, да? – Конечно, – подтвердил Нестеров. – Из-за пустяков огорчаться не надо. – То-то и оно-то! А я не могу. Характер такой – переживательный. Прямо какой-то психоз, справиться не могу. Это по твоей части, между прочим. – В общем-то да. – Тогда прими меры. Только не таблетки, я таблеток не люблю, от них, кроме язвы, никакой пользы нет. Ты мне внуши, что ли. – Что внушить? – Ну, чтобы я не огорчался никогда. Я на эти самые огорчения всю жизнь испортил. Причем я с внешней стороны могу быть спокойный, а внутри сплошной психоз. Заработал – психую, что не выпил. Выпью – психую, что деньги пропил. Или с женщинами. Не моя – психую, что не моя. А станет моя, еще больше психую, потому что понятно почему: без баб жить нельзя, а с бабами вообще невозможно. Понимаешь? Нестеров печально усмехнулся – без иронии, между прочим, вполне сочувствуя: – Еще как понимаю! – Вот ты и сделай как-нибудь, чтобы я не огорчался. Чтобы мне всё равно было. Обидит кто, а мне всё равно! Болит что-нибудь, а мне всё равно! – А если вы вдруг кого обидите? – Да в жизни я никого не обижал! Если только случайно... Но это другой разговор, когда ты сам кого обижаешь, ты же не огорчаешься. Тебе-то что, он обиделся, а не ты. – Наверно. Хотя вообще-то говорят, когда кого-то обидишь, тоже нужно огорчаться, – вслух размышлял Нестеров. – Да? – Ваучер подумал. – Нет, я понимаю, совесть и всякое такое разное. Ладно, давай и от этого заодно. От всего сразу. Чтобы хоть мне кол на голове теши – а я не огорчаюсь! Вот будет жизнь! Помирать, и то не страшно. Врач мне скажет: у тебя неизлечимая болезнь. А я ему: ух ты, напугал! И с улыбочкой пошел сам себе могилку рыть. – Заманчиво... Но не получится, Борис Петрович. Если бы я это умел, я бы сам себе первому внушил... А может, и не внушил бы. – Это почему? – Ну, как... Вообще-то огорчения – это живая реакция организма. Значит, что-то не так, что-то надо исправить. Ну, как сердце болит. Боль – это сигнал. Курить бросить, к врачу сходить, спортом заняться. – А огорчения всякие – чего сигнал? – Что-то не в порядке. В мире. В вас, может быть. Ваучер согласился, но не полностью: – Во мне-то как раз всё в порядке, это в мире бардак! Я же не из-за себя как раз огорчаюсь, а из-за дурости, которая вокруг! Сам-то я нормальный! Значит, нельзя ничего сделать? – Нельзя. – То есть всю жизнь психовать? – Так человек устроен. – Хреново он устроен, скажу я тебе! – обвинил Ваучер так, будто лично Нестеров в этом виноват. – Да. Не идеально, – признал Нестеров так, будто признал свою личную вину в этом. И Ваучер, окончательно расстроенный, отправился домой. 17 |