Книга Сонька. Конец легенды, страница 113 – Виктор Мережко

— Если бы вы, мужчина, были не из полиции, вы бы сейчас уже выбирали себе место на кладбище. А так отвечаю — да, это работа Зямы Шнеерзона.

— Этот господин приходил к вам один?

— Вы имеете в виду — без полиции?

— Я имею в виду — без женщин.

— Женщины были, — кивнул Зяма. — Сидели в экипаже и очень радовались моей работе.

«Жених» достал фотографии Соньки и Михелины.

— Эти?

— Физиономий не помню, а зубы я бы им точно повставлял. Видать, дамочки долго кушали не то, что надо, и жили не там, где нужно. Особенно пожилая… А не подскажете по секрету, что за интерес у вас к этим двум прошмандовкам?

— Подскажу, только не сегодня, — засмеялся Лев Петрович.

— Это не те самые дамочки, о которых шумит весь город и из-за которых полиция гоняет своих поцев по дворам с фотоснимками?

— Какие дамочки?

— Вы заплатите или я скажу это бесплатно?

Жених достал из кармана три рубля. Зубник оценил подачку, презрительно пожал плечами:

— Совсем поганые дела в полиции, если дают деньги за сплетни, — однако сунул деньги в карман и сообщил: — В городе говорят за Соньку и за ее дочку. А ихнего мужа, говорят, уже повязали.

Почти в то же самое время в похожем одесском дворе Яша Иловайский сидел на скамейке под виноградной лозой, растирал в небольшом казанке черную краску, внимательно слушал Груню Гудзенко.

— Бежала из Сахалина. С каторги, — горячо рассказывала она. — Почти полгода на пароходе. Все пришлось пережить — жару, голод, измывательства. И все это ради чего?.. Ради того, чтобы вырваться на волю. Почувствовать себя человеком. И вот вырвалась. И что?.. Хожу по чужому городу, без денег, без родных, никого не знаю… Слезы душат, ноги не держат, руки опускаются…

— Послушайте, мадам, — не выдержал наконец Яша. — Какая мне оттого польза, что я вас так внимательно слушаю? Что вы хотите своей историей мне сообщить? Что у вас нет денег?.. Так скажите прямо и идите своей дорогой!

— Деньги есть, — Груня стала суетливо развязывать узелок. — Только совсем немного. Сколько возьмете за паспорт?

— Возьму столько, чтоб мне не было обидно, а вас не торкала полиция.

— Сколько?

— С вас полкатьки, мадам.

Гудзенко достала из узелка свернутые деньги, пересчитала их.

— Не хватает.

— Хорошо, — согласился Иловайский. — Приходите, когда удачно кого обворуете, або нахально станете плакать где-нибудь на Дерибасовской.

— А как за меня заплатит сестра?

— Какая сестра? — удивился Яша. — Вы в этом городе имеете такую сумасшедшую сестру, которая платит за фуфло?

— Мы бежали вместе… На одном пароходе!

Иловайский перестал мешать краску, уставился на женщину.

— И где же она теперь?

— Здесь, в Одессе… Она была у вас! С дочкой! — Груня достала из-за пазухи две фотографии, показала Яше. — Помните?.. Тоже заказывали документы!

— Мадам!.. Если вы имеете меня за полного поца, то я имею вас за идиотку. Кому вы парите мозги, мадам?.. Если вы из полиции, то прямо так Яше и скажите. И я по-скорому пошлю вас если не на Дерибасовскую, то совсем в обратном направлении.

— Клянусь, сестра, — перекрестилась Груня. — Сонькой зовут… Сонька Золотая Ручка!.. Воровка! А дочка Михелина!.. Они уже забрали паспорта?.. На какую фамилию?

Иловайский поднялся.

— Я вас больше не держу, мадам… Идите своей дорогой, пока вам не помогли другие! — взял казанок с краской, двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Оглянулся, предупредил: — И не говорите больше за Соньку в Одессе. Иначе вам или голову проломят, или в другое место что-то засунут!

Поднялся наверх, неожиданно позвал визитершу:

— Мадам!.. Станьте внизу, прямо подо мной!

— Зачем? — не поняла Груня.

— Хочу выбрать подходящий ракурс, чтобы сделать вам снимок на память!

Женщина с недоумением подошла поближе к стене, задрала голову.

— Так годится?

— В самый раз! — Яша взял тазик с грязной водой, поднес его к перилам и вылил прямо на Груню. — Это чтоб вам, мадам, не сильно жарко было-таки шагать по Молдаванке в такую погоду!

Допрос Константина Кудеярова вели двое — сам князь Икрамов и следователь Потапов. Граф был растерян, подавлен, от волнения лицо его постоянно потело, что вынуждало Кудеярова постоянно извлекать из кармана носовой платок и промокать пот.

Князь размеренно вышагивал по комнате, глядя на носки своих сапог, не поднимая глаз и не мешая следователю задавать вопросы.

— Когда вы вступили в партию эсеров? — спросил тот.

— Год и два месяца тому, — произнес Константин и оттянул воротник сорочки.

— Вы пришли туда по рекомендации?

— Нет, исключительно по собственному желанию.

— Желанию или убеждению?

— Разве это не одно и то же? — удивился граф.

Потапов бросил взгляд на князя, с насмешкой ответил:

— Не одно… Желание — приступ, убеждение — диагноз.

— Думаю, все-таки по желанию… Мне хотелось что-то изменить в нашем обществе.

— Вы полагаете, нам не хотелось бы этого?

— Полагаю, не очень. Иначе вы бы… — граф замолчал, не договорив фразу.

— Что «иначе»? — переспросил следователь.

— Иначе вы бы не служили столь рьяно режиму, который во всем доказал свою несостоятельность!

— Почти призыв к перевороту! — с иронией заметил Потапов.

Икрамов остановился напротив Константина, спросил, с трудом сдерживая возмущение:

— Вы ведь дворянин, граф! И вы посмели посягнуть на самое святое в нашем государстве — на установленный Богом монарший порядок!

Кудеяров был бледен.

— Это, князь, я намерен расценить как оскорбление!

— Ваше право!.. — Икрамов сделал несколько шагов по комнате, вновь остановился перед графом. — Вы подозреваетесь в том, что вступили в преступный сговор с группой лиц, имеющих целью свержение существующего государственного уклада!.. Вы признаете это?

Константин молчал.

— Если вы блюдете кодекс чести дворянина, то обязаны честно ответить на поставленный вопрос.

— Да, я состоял в партии… Но когда понял, какие цели она преследует, немедленно покинул ее.

— Вы разделяли задачи, цели, методы, идеологию преступников?

— Вначале разделял, затем осознал.

— Осознав, почему не сообщили властям о существующей организации?