Книга Сонька. Конец легенды, страница 32 – Виктор Мережко

Увидев Красинского со спутницей, он согнулся едва ли не в три погибели, проворковал:

— Милости просим, господа. Уверяю, вас ожидает незабываемое зрелище! Как бы от нашей «Веселой вдовы» не стать «веселым вдовцом»!

Бывшая прима в знак приветствия едва заметно склонила голову, а барон поинтересовался:

— Гаврила Емельянович у себя?

— Должны быть у себя. Как доложить?

— Барон Красинский с дамой.

— Сей секунд!

Изюмов заторопился наверх, барон хотел что-то сказать Таббе, но она опередила его:

— Вы хотите познакомить меня с ним?

— Почему бы нет? Любопытно посмотреть, как этот прохвост будет виться перед вами.

— Думаете, он узнает меня?

— Не приведи господь!.. Вас мать родная не узнает! Он с ума сходит от эффектных дам, а здесь тот самый редкий случай… Вы ведь хорошо знакомы с Гаврилой Емельяновичем?

— Мягко говоря.

— Значит, вам также имеет смысл понаблюдать за этой сволочью.

— У вас к нему счеты?

— Да, пару лет я меценатствовал над театром, вложил в его бездарей не одну тысячу золотых, но обещание, которое давал мне сей прохвост, так и не было выполнено.

— Вы желали молоденьких актрис? — насмешливо спросила Табба.

— Зачем же так? Я желал его связей с премьер-министром, но все оказалось пустой болтовней.

Сверху спускался Изюмов.

— Гаврила Емельяныч ждет вас и вашу спутницу, барон, — сообщил он. — Проводить?

— Нет, любезный, я отлично знаю все дороги в этом храме искусств, — ответил Красинский. Табба взяла его под руку, и они двинулись наверх.

— Благодарствую за прекрасные слова, барон! — выкрикнул тот вслед им.

Гаврила Емельянович при появлении в кабинете барона со спутницей вышел из-за стола, развел руки, двинулся им навстречу.

— Боже… Барон! Сколько студеных зим и знойных месяцев прошло после нашей последней встречи?! — приобнял, заглянул в глаза. — Вы решили вычеркнуть меня из своей жизни?

— Если вычеркну, то только кровью! — отшутился Красинский.

Филимонов громко рассмеялся.

— Это почти как клятва! Да, да! Только кровью! — и тут же перевел взгляд на Таббу. — Я сойду с ума. Барон, что вы со мной делаете?! Кто эта восхитительная барышня?.. Мадемуазель, кто вы?

— Жозефина Бэрримор, — грудным голосом произнесла девушка, подавая руку.

— Вы англичанка?

— По отцу.

— Но вы в совершенстве владеете русским!

— Потому что я выросла в России.

— Но голос… Боже праведный, какой голос! Вы — актриса?

— Слишком много вопросов для первого раза, — улыбнулась гостья.

— Но я все равно не успокоюсь! — Гаврила Емельянович снова поцеловал руку, перевел взгляд на Красинского. — Барон, признавайтесь, кто это чудо и зачем вы разбиваете мое несчастное сердце?!

— По-моему, Жозефина ответила почти на все ваши вопросы.

— Нет, не на все! — воскликнул директор. — В вас, мадемуазель, заложен талант актрисы! По стати, голосу, манерам! Неужели никогда не выходили на сцену?

— В девичестве. В имении папеньки.

Филимонов повернулся к Красинскому.

— Обещайте, барон! Вы дадите мне возможность вывести хотя бы раз вашу прелесть на подмостки! Пусть ощутит запах кулис, оркестровую яму, пугающую глубину зала! И она навсегда останется пленницей театра!

— У вас, Гаврила Емельяныч, таких пленниц более чем достаточно!

— Ах, оставьте! Не добивайте мою раненую душу, барон! Кто? Где они, эти неслыханные голоса и пластика, от которых театр сходил бы с ума?

— Ну, к примеру, ваша новая прима мадемуазель Добровольская. Разве она плоха?

— Без комментариев, разрешите?! Нет, она прелестна! Даже талантлива! Но не то!.. Не то! Разве можно сравнить ее с некогда потрясавшей эти стены госпожой Бессмертной? Вы помните ее?

— Разумеется. Лично ждал с цветами, сходя с ума!

— Да разве только вы сходили с ума? Весь Петербург!.. Россия сходила с ума!

— И где же сейчас ваша любимая прима? — спросила Табба, глядя на директора сквозь изящные очки…

— Бог ее знает, — развел руками Гаврила Емельянович. — Пропала, исчезла, канула! Сочиняется много глупостей, но никто достоверно ничего сказать не может. — Оглянулся, показал в сторону двери. — Видали швейцара на ступеньках?

— Молодой симпатичный господин, — кивнул барон.

— Молодой, симпатичный?.. Мразь! Именно на совести этого прохвоста лежит судьба моей любимицы… Неужели не слышали? Любовь, дикая ревность и в итоге револьвер! Половину лица снес, сволочь!

— Вы взяли его на работу?

— А куда денешься?.. Жалко стало. Просился было снова в артисты, но кто ж его возьмет. Во-первых, бездарен. Во-вторых, вдруг опять в кого-нибудь пальнет!

Послышался третий звонок, директор засуетился.

— Все, господа, пора! Обморока не обещаю, но настроение поднимется. — Проводил до двери, достал из карманчика визитку, шутливо погрозил Таббе: — Смотрите, смертельно обижусь, если не позвоните!.. Обещайте! Вы можете пройти мимо своей судьбы… В этих стенах может родиться новая прима! Позвольте этой прелести откликнуться на мою просьбу!

Тот рассмеялся.

— Для полезного дела, разумеется, позволю. Но не более! Я ревнив до неприличия!

— Ни малейшего повода, барон, для ревности не будет, — приблизил к нему лицо директор. — Вы ведь, сударь, меня знаете. Чист и кристален, как рождественский снег!

— Уж это-то я знаю, — кивнул тот.

Табба взяла Красинского под руку, и они покинули кабинет, сопровождаемые задумчивым взглядом директора.

После спектакля, уже выходя из театра, барон взглянул на рассеянную и как бы отсутствующую Таббу, спросил:

— Вы так потрясены «Веселой вдовой»?

Она пожала плечами, усмехнулась.

— Нет, здесь другое.

— Представили себя на сцене?

— В какой-то степени. Но не это главное. — Она остановилась, помолчала, пропуская обсуждающую спектакль публику. — Я вдруг почувствовала свое бесконечное одиночество. И мне стало страшно.

— Одиночество? У вас нет друзей?

— У меня никого нет.

— А я, ваш покорный слуга?

— Не надо шутить, барон. Я говорю о серьезных вещах.

— Я не шучу. Вы мне нравитесь, я готов быть рядом, когда прикажете.

— Когда любят, не приказывают. Вы мой коллега, барон. Подельник. И, возможно, наши судьбы сложатся так, что наша могила станет общей.