Онлайн книга «Мишн-Флэтс»
|
– И что ты сделаешь? Арестуешь человека за то, что он продал старику бутылку пива? – Просто переговорю с глазу на глаз. – Начальник был молоток, – сказал Дик, возвращая нас к более привычному образу моего отца как могучего полицейского, а не ворчливого старика. – Он бы этих молодых да ранних юристиков не послушался. Нет, сэр, и не мечтайте! Хотел бы я посмотреть, как один из этих желторотых говорит твоему отцу: «Это не ваша юрисдикция!» Твой отец показал бы ему, где раки зимуют! – Дик, никуда бы он не делся – послушался бы как миленький. Точно так же, как я. – Ну-ну, – сказала Дайан, – а вот твоя мать – та бы никогда не пошла на попятную. – Она сделала затяжку и со смаком выпустила дым из рта. – Чтобы она да послушалась какого-то там юристика? Она сроду никого не слушалась! Это был чреватый последствиями момент, и все четверо уставились на меня в ожидании моей реакции. В те несколько недель, что прошли со смерти матери, я рядился в тогу стоицизма, которая пристала настоящему янки. Моя скорбь была тем горше, что в ней был привкус вины и стыда за свое былое поведение – привкус вины и стыда куда более сильный, чем у рядового сына после смерти матери. К моему собственному удивлению, внезапное упоминание о матери не вызвало у меня бури чувств. Видно, острота скорби притупилась и перешла в тихую печаль. И Дайан совершенно права: если бы Крейвиш, этот телевизионный клоун, посмел указать Энн Трумэн ее место, как он проделал со мной... – Наглец, который попробовал бы командовать моей матерью, живо получил бы коленкой под зад – и весь разговор, – сказал я. Вот вам образчик того, какой была моя мать. Это было примерно в 1977 году, ранним сырым утром в самом начале весны. Сидя на кухне в то утро, ты чувствовал тьму за окном, ноздрями ощущал дождь и грязь за пределами уютного пространства. Мать читала книгу в толстом переплете, одетая уже по-дневному. Волосы собраны сзади в аккуратный пучок, только дырочки в ушах еще не закрыты серьгами. Я тоже сидел за столом. Передо мной – тогдашний стандартный завтрак: хлопья и стакан молока. То, что молоко в стакане, – компромисс с матерью; я терпеть не могу смешивать хлопья с кипяченым молоком в миске: получается неприятная масса, поверх которой плавают отвратительные пенки. Горячий спор на эту тему произошел всего несколько дней назад, и вид хлопьев и стакана с молоком вызывает у обоих некоторое внутреннее напряжение. Я бы с удовольствием показал матери свою лояльность и разом покончил с этой мукой – выпил бы залпом противное молоко с мерзкими пенками, но... но с души воротит. Не лезет в меня это молоко! – Ма, ты что читаешь? – Книгу. – Какую? – Взрослую. – А как называется? Она молча показала обложку. – Тебе нравится? – Да, Бен. – Почему нравится? – Потому что я получаю знания. – Какие? – Это историческая книга. Я узнаю больше о прошлом. – Зачем? – Что значит – зачем? – Зачем тебе знать про прошлое? – Чтобы извлекать уроки и быть лучше. – Быть лучше кого? Она немного удивленно посмотрела на меня. Голубые глаза, гусиные лапки улыбки у глаз. – Не лучше кого-либо, а просто – лучше. У дома остановилась машина. Это отец. Ночное дежурство вообще-то с двенадцати до восьми, но он всегда возвращается раньше. Перед тем как войти в дом, отец громко откашлялся на крыльце; вошел, молча кивнул мне и матери и сел за стол. Я вытаращился на него. Вот это да! Я тут же быстро покосился на мать: ты видишь? Как, по-твоему, он знает? В густых каштановых волосах отца была белая полоска! Прямо над лбом – словно след от детской присыпки. – Папа, у тебя... – Бен! – Мать посмотрела на меня так строго, что я мгновенно осекся. – Что ты хотел сказать, Бен? – спросил отец. – Да так, ничего особенного... Мать сидела бледная-бледная. Губы сжаты в едва различимую полоску. Отец поставил на стол коробку с пончиками из городской кондитерской «Ханни дип». На коробке был рисунок – горшочек, через край которого струится золотистый мед. Над горшочком парил пончик, с которого капал мед. От одной картинки слюнки текли. – Угощайтесь, – сказал отец. – Твои любимые, Бен. Из «Ханни дип». – Спасибо, не хочу, – сказала мать. – Да ты что, Энн! С нескольких пончиков не растолстеешь. – Спасибо, не хочу, – повторила мать, и в ее голосе чувствовалась ярость от того, что отец посмел принести эти пончики в дом. Я выбрал пончик с шоколадной глазурью, чем вызвал одобрение отца. Он ласково взял мой подбородок в свою лапищу и легонько потряс его. Его пальцы пахли диковинно: резкий запах хлорки. Краем глаза я заметил, что и манжеты его сорочки в той же пудре. – Молодчина. Пончик – дело недурное. – Не прикасайся к мальчику, Клод! – Не прикасаться к моему сыну? Это что еще такое? Ее голубые глаза блестели как сталь из-под полуприкрытых век. – Бен, забирай пончик – и иди к себе. – Но я еще не... – Бен!!! – А как же хлопья? Отец смиренно промолвил: – Иди, Бен, иди. Моя мать была женщиной миниатюрной и ростом чуть выше полутора метров. Однако отец, здоровенный детина, подчинялся ей беспрекословно. Ему, похоже, даже нравилось подчиняться ей. У него на этот случай была любимая шутка: будто мало в мире хлюпиков, ей подай командовать Клодом Трумэном, человеком-зверем! Я пошел восвояси. Но далеко не ушел, остался подслушивать в гостиной. – ...моего дома! – Что-о?! – Я сказала, вон из моего дома! Проваливай! – Энн, что я такого сделал? – Клод, у тебя в волосах – сахарная пудра. Мы живем в маленьком городке. Ты хочешь выставить меня на всеобщее позорище? – На... на позорище? – Клод, не надо! Не надо говорить со мной, словно я дурочка и словно я одна в городе не знаю, что происходит. Я не дурочка, Клод! В то время я, конечно, не до конца понимал происходящее. Но уже тогда я осознавал всю хрупкость взаимоотношений отца и матери. Задним числом мне кажется, что я понимал это чуть ли не с младенчества. |