Книга Настанет день, страница 157 – Деннис Лихэйн

Ему хотелось крикнуть: «И перед этим дерьмом я гнул спину? Перед вами? Вы унижали меня, потому что я — не такой? И я вам еще говорил „да, сэр“? И „нет, сэр“? Вам? Вам… диким зверюгам?»

Он хлебнул еще, и взгляд его случайно упал на Старика Байрона Джексона. Вот он, Байрон, стоит на той стороне перед фасадом магазина. Старик Байрон смотрел в другую сторону, и Лютер, задрав голову, осушил бутылку до дна, бросил ее под ноги и метнулся через улицу.

Его окружали лоснящиеся лица белых людей, опьяненных спиртным, опьяненных вседозволенностью и чем-то еще, что до сих пор не имело названия, но сидело в них, затаенное.

Жажда разрушения, вот что это такое.

В своей повседневной жизни они прикрывались такими красивыми словами, как идеализм, гражданский долг, честь, великая цель. Но вот она — правда. У вас перед глазами. Все здесь делают то, чего им хочется. А хочется им бить морду мужикам и насиловать баб, хочется крушить все подряд, просто потому, что это сейчас дозволено.

Черт с вами, подумал Лютер. Он добрался до Старика Байрона Джексона и запустил одну руку ему в волосы, а другую — в промежность.

Я еду домой.

Он оторвал Байрона от земли, размахнулся им так, что ноги старика взлетели вверх, и протаранил им витрину.

— Черные дерутся! — заорал кто-то.

Старик Байрон рухнул на пол под обвалом осколков, он пытался прикрыться руками, но ему все же порвало щеку и вырезало стейк из ляжки.

— Собираешься его убить, парень?

Лютер повернулся: трое белых. Пьяные в дымину.

— Могу, — сообщил он.

Он залез через разбитую витрину в магазин к Старику Байрону Джексону.

— Что у тебя за долги?

Старик Байрон громко застонал.

— Я задаю тебе вопрос.

Позади него кто-то из белых хихикнул:

— Слыхали? Он ему зад дает.

— Что за долги?

— А ты как думаешь? — Старик Байрон повалился назад в море осколков и выгнул спину.

— Видно, из-за наркоты.

— Всю жисть пользую. Опиум, не героин, — отозвался Старик Байрон. — Кто, по-твоему, снабжал Джесси Болтуна, дуралей?

Лютер наступил ему на лодыжку, и старикан заскрипел зубами.

— Не смей называть его имя, — произнес Лютер. — Он был мой друг.

Один из белых окликнул его:

— Эй! Ты его убить собрался, вакса, или как?

Лютер помотал головой и услышал, как мужики разочарованно загудели и отвалили.

— Да только я и спасать тебя не стану, Байрон. Умрешь — стало быть, умрешь. Явился в такую даль, чтоб прикончить своего же, ради этой дряни, которую ты в себя пихаешь? — Лютер сплюнул.

В ответ Старик Байрон плюнул в Лютера кровью, но попал себе на рубашку.

— Всегда ты мне был не по нутру, Лютер. Ты все думаешь, что особенный.

Лютер пожал плечами:

— Я и есть особенный. Каждый божий день, когда не похож на тебя или них. — Он ткнул большим пальцем за плечо. — Ты, черт тебя раздери, чертовски прав, я особенный. Я их больше не боюсь, и тебя не боюсь, и цвета моей кожи не боюсь. Пошло оно все к чертям.

Старик Байрон выпучил глаза.

— Ты мне еще больше стал не по нутру.

— Ну и славно. — Лютер улыбнулся, сел на корточки рядом с Байроном. — Сдается мне, ты выживешь, старый хрен. Ты сядешь на поезд, приедешь обратно в Талсу. Ясно? А когда слезешь с поезда, сразу же дотрюхаешь до Дымаря и скажешь ему, что ты меня упустил. И еще ты ему скажешь, что теперь это все равно, потому как ему больше не стоит меня искать. — Лютер наклонился к нему. — Скажешь Дымарю, что я сам приду за ним. — Он ударил его по щеке. — Я возвращаюсь домой, Старик Байрон. Передашь это Дымарю. А если не передашь… — Лютер пожал плечами. — Тогда я скажу ему сам.

Он встал, прошел по битому стеклу, вылез через витрину. Он так и не оглянулся на Старика Байрона. Он знал, что покончил с тем, во что раньше верил, с чем мирился.

Сколли-сквер. Корт-сквер. Норт-Энд. Ньюспейпер-роу. Роксбери-кроссинг. Поупс-хилл. Кодмен-сквер, Эгглстон-сквер. Вызовы поступали со всего города, но больше всего — с участка Томаса Коглина. Южный Бостон просто взорвался.

Разбушевавшиеся толпы опустошили магазины вдоль Бродвея и выбросили из них товары на улицу. Не растащили, а именно выбросили; Томас не видел в этом никакой логики. От гавани до Эндрю-сквер, от канала Форт-пойнт до Фаррагут-роуд не осталось ни одного целого стекла ни в одном магазине. Такая же судьба постигла сотни жилых домов. На Ист-Бродвей и Вест-Бродвей стекся весь сброд, десять тысяч, и это число все растет. «Изнасилования. До чего мы дожили, — думал Томас, стиснув зубы, — изнасилования на людях».

А вызовы всё шли.

Управляющего ресторана «Малли» избили до потери сознания. Бедняга теперь в Хеймаркетской больнице. На Бродвее какие-то весельчаки протаранили угнанным автомобилем витрину пекарни «О’Доннелл». Но этого им показалось мало, и они ее спалили, обратив в золу семнадцатилетние мечты Деклана О’Доннелла. Молочная лавка Бадника уничтожена. Заведение Коннора и О’Кифа обращено в пепел. И так по всему Бродвею: галантереи, ателье, ломбарды, продуктовые, даже магазин велосипедов — все погибло.

Мальчишки и девчонки, куда моложе Джо, швыряли камни с крыши рынка Мохикан, а те немногочисленные сотрудники, которых Томас мог себе позволить туда послать, не решались стрелять по детям.

И самое недавнее сообщение: трамвай, полный людей, застрял на углу Бродвея и Дорчестер-стрит, потому что перекресток оказался завален барахлом. Толпа все добавляла к этой куче всевозможные коробки, бочки, матрасы, а потом кто-то принес бензин и спички. Пассажирам и водителю пришлось спасаться бегством, но большинство из них пострадали, когда хулиганы ворвались в трамвай, отрывая сиденья от металлических креплений и швыряя их в окна.

Откуда такая страсть к битому стеклу? Вот что хотелось бы понять Томасу. Как остановить это безумие? В его распоряжении лишь двадцать два полицейских, почти все из них — сержанты и лейтенанты, почти всем далеко за сорок. Плюс еще отряд никчемных перепуганных добровольцев.

— Капитан Коглин?

Он поднял глаза на Майка Эйгена, недавно произведенного в сержанты. Тот стоял в дверях.

— Господи, сержант, ну что еще?

— Кто-то послал парковую полицию  [82] патрулировать Юг.

Томас поднялся:

— Мне никто не сообщил.

— Не знаю, откуда пришел приказ, капитан, но только они заблокированы.

— Что?

Эйген кивнул: